Кэтрин Данн - Любовь гика

Близняшки снова заснули, я забралась в свой шкафчик под раковиной, Арти заполз к себе на койку, а мама с младенцем вернулись в спальню. Ал сел за руль. Вскоре он нашел небольшую площадку, окруженную высокими черными соснами, где и остановился. Мы с Арти долго не спали, слушая, что происходит в родительской спальне. Папа промыл и забинтовал мамины колени и приложил пузырь со льдом к синяку у нее по лбу. Уложил спящего малыша в колыбельку рядом с их большой кроватью, и они вместе смотрели на него, сидя рядышком на кровати. Они увидели, как тонкое фланелевое одеяльце, в которое был завернут младенец, медленно зашевелилось, развернулось и уползло в изголовье колыбельки, где и улеглось, легонько подергиваясь само по себе, пока малыш крепко спал. Мы с Арти услышали, как папа произнес:

– Он передвигает предметы. Передвигает предметы силой мысли.

Мама всхлипнула и тихонько расплакалась, и папа сказал:

– Он просто сокровище, дорогая. Лучшее из всего, что мы сделали! Он – настоящее чудо!

Вскоре они замолчали, и стало тихо. Только снаружи шумели темные деревья, шептались о чем-то своем. «Бедный Арти, – подумала я. – Он теперь весь исстрадается».

Мы остановились посреди бескрайней равнины, протянувшейся в никуда по всем направлениям, где глаз отчаянно ищет, за что зацепиться, а мозг спекается в сухой безнадежности между унылыми пластами земли и неба. Папа выбрался из кабины, распахнул боковую дверь и спрыгнул на землю. Мама еще спала, у себя в комнате, за закрытой дверью. Элли и Ифи сидели на своей аккуратно застеленной койке и собирали пазл. Я пыталась читать книжку через плечо Арти, пока переворачивала для него страницы. Никто из нас не смотрел в окна. Нам всем была неприятна эта тусклая, пустая равнина. Папа не закрыл дверь, и в фургон проникали порывы ветра, шелестели страницами и несли с собой едкий запах полыни и пыль. Папа находился где-то снаружи, в пустыне.

Все утро он был молчаливым и взвинченным. Не разрешил никому из нас сесть рядом с ним на переднем сиденье. Мы застелили свои постели, близнецы выдали всем на завтрак готовые хлопья и отнесли кружку кофе папе в кабину. Арти тоже все утро молчал.

Снаружи раздался скрип шагов по гравию. Папа заглянул в фургон сквозь открытую дверь.

– Выбирайтесь наружу, мои причудки, – сказал он и исчез.

Никому из нас не хотелось выходить в этот пропыленный ветер, но мы все равно вышли, молча. Арти выбрался из фургона последним, просто выскользнул на ступеньки и там и остался, лежа на животе и щурясь, чтобы поднятая ветром пыль не попадала в глаза. Близнецы прислонились к фургону, я встала рядом с ними, глядя на папу. Он расхаживал перед нами туда-сюда. Два-три шага в одну сторону, потом два-три шага – в другую. Ветер трепал фалды его пиджака, ерошил темные волосы и осыпал их песком. Папа по большей части смотрел не на нас, а на бесконечную равнину, где сухие кусты шелестели под ветром. Когда же он оборачивался к нам, в паузах между фразами, его глаза были темны и опасны. Мы сосредоточенно слушали.

– Мы с вашей мамой решили оставить ребенка.

Каждый из нас, говорил он, уникален и необычен, и этот малыш, хоть и выглядит совершенно нормальным, тоже имеет свою удивительную особенность. Он передвигает предметы силой мысли.

– Телекинез, – промолвил Арти скучным голосом.

Да, телекинез, кивнул папа. И объяснил, что ему ничего не известно об этой способности, и никому из нас неизвестно, и первое время нам надо быть очень осторожными, пока не поймем, как нам с этим справляться и чем это может быть нам полезно.

– К утру мы нагоним цирк и обсудим сложившуюся ситуацию с Хорстом. Он – дрессировщик, а нам как раз и нужна дрессура. Хорст не станет болтать. Кстати, сейчас это самое главное.

Папа добавил, что мы должны вести себя так, словно наш младший брат – самый обыкновенный, нормальный ребенок, даже на глазах у работников цирка, которых мы знаем и кому доверяем.

– Военные захотят забрать его себе, – сказал Арти.

– Они его не получат, – заявил папа.

Мы должны держаться вместе, как солдаты в одном отряде, а мальчика назовем Фортунато, что значит Счастливчик.

Хотя тело Фортунато вело себя так, как и положено телу нормального младенца трех недель от роду, его воздействие на окружающий мир было сравнимо с буйством гиперактивного, зловредного десятилетнего хулигана. Его приходилось держать под замком в отдельной комнате, служившей родительской спальней. Мама убрала оттуда все хрупкое, бьющееся и токсичное, чтобы малыш не навредил ни себе, ни кому-либо еще. Наш аккуратный фургон превратился в захламленную берлогу. В кухонных шкафах выстроились ряды косметики и кремов для обуви. Усыпанные блестками костюмы висели над койкой близняшек. Настольные лампы, часы и фотографии в рамочках под стеклом валялись на неубранной постели Арти. Повсюду громоздились стопки папиных книг и медицинских журналов. Мамина швейная машинка переехала ко мне в шкафчик под раковиной. Я спала, скрючившись в три погибели, касаясь коленями подбородка.