Кэтрин Данн - Любовь гика

Арти долго смотрел на листок, затем поднял голову.

– Снимите вуаль, – произнес он.

Мешкоголовый замялся. Его руки, лежавшие на коленях, судорожно задергались. Потом он снял кепку. Вуаль была к ней привязана. Он потянул за шнурок, и вуаль упала вниз. Арти смотрел. Я смотрела. Зрелище было не самым приятным. Единственный глаз нервно подрагивал, глядя на нас. Лицо как таковое отсутствовало. Вместо него – маска из голого мяса, пузырящаяся под пластиковым чехлом. Арти вздохнул:

– Вам придется научиться печатать. Писать от руки долго и неудобно. Мы вас обеспечим пишущей машинкой.

– А мы не присутствовали на суде?

Я пыталась вспомнить, но не могла. Я помнила стрельбу на стоянке, как смотрела на нас тетенька в регистратуре, когда Ал забирал нас из больницы. И на этом воспоминания, связанные с тем случаем, обрывались. Арти сидел, развалившись в кресле, и угрюмо смотрел на Цыпу. Тот лежал на ковре и наблюдал, как почти невидимая зеленая нить вьется в воздухе, выписывая замысловатые узоры, в трех футах над ним.

– Нет, – ответил он наконец, выпрямил спину и взглянул на меня. – Ты, наверное, спала, когда приходил человек из прокуратуры.

– Не помню.

– Мы тогда мчались в Якиму на всех парах. Ал отменил все представления между Куз-Бэем – где это случилось – и Якимой. Он хотел убраться как можно дальше от той стоянки и всего, что с ней связано. Мы тогда жили в одном фургоне, все вместе. Потом еще долго стояли на большой придорожной стоянке в Орегоне, ждали, пока остальные соберутся. Ал гнал, как ненормальный, караван растянулся аж на пятьдесят миль. Лил тоже нервничала и каждые пять минут вскакивала посмотреть, все ли с нами в порядке.

– Это было еще до моего рождения, да? – Цыпа повернулся к Арти, зеленая ниточка в воздухе вытянулась в струнку.

– Да, но ты потом очень скоро родился, через несколько дней, – сказал Арти. – Караван тогда был небольшой, примерно полдюжины грузовиков. Ал с ними связывался по радио, объяснял, где нас найти. И тут он как раз и приехал, тот человек. С аккуратной бородкой, в костюме-тройке. Выбрался из машины, осмотрелся и направился прямо к нашему фургону. Ал сидел за рулем в кабине и наблюдал за ним. Он сказал одно слово: «Полиция». Мы с Лил сразу притихли. Близняшки спали. И ты, Оли, наверное, тоже спала. Человек постучал в дверь, и Ал открыл ему. Мы сели в столовой, и тот человек явно нервничал, что я сижу прямо напротив него. Ал предложил ему кофе, но он отказался. Сидел, уткнувшись в свои бумаги. Явно хотел поскорее покончить с делами и смыться. Хотел, чтобы мы вернулись и выступили свидетелями на суде. Ал отказался. Человек сразу ушел. Ал завел разговор об оружии и охранных системах. Вскоре после рождения Цыпы Ал нанял круглосуточную охрану. После того случая у него развилась паранойя. Лил вообще головой повернулась, в прямом смысле слова. Я тогда многое для себя понял и сделал выводы.

Арти смотрел на зеленую ниточку, что плясала в воздухе, завязываясь узелками.

– Кажется, я просил избавиться от этой гадости, – раздраженно пробормотал он.

– Я избавляюсь, – произнес Цыпа. Зеленая ниточка превратилась в маленький прозрачный пузырек. – Хотя она славная. Спокойная, тихая. Мне она нравится.

Из записных книжек Норвала Сандресона:

Артуро учреждает аристократию Блистательного отсутствия и Избыточного присутствия:

«Давайте вспомним китайских женщин, бинтовавших ноги, или маньчжурских правителей, державших руки в лакированных коробочках, чтобы у них отрастали длинные ногти. Даже какой-нибудь мексиканский сварщик отращивает на мизинце длиннющий ноготь, как бы говоря миру: «Я могу позволить себе излишество». Могу отдать под излишество целый палец, ненужный мне для работы и не тронутый ею!»

Артуро Биневски в беседе с Н. С.

Впечатления:

Фортунато – он же Цыпа (происхождение прозвища?) – десятилетний мальчик, блондин с голубыми глазами. Совершенно нормальный по физическому развитию. Высокий, худенький. Замкнутый, интроверт. С чужими очень стеснительный. Иногда Артуро называет его «нормальным Биневски».

Фортунато, самый младший из детей Биневски, очевидно, служит в семье этаким мальчиком на побегушках и рабочей лошадкой. Его принижают из-за отсутствия явных дефектов, всячески помыкают им, давая понять, что он – человек второсортный по сравнению с более «одаренными» сестрами и братом. Полная противоположность тому положению, которое ребенок-урод занимает в нормальной семье. Значительную часть времени Фортунато проводит с доктором Филлис, хирургом артурианского культа. Возможно, доктор Филлис, женщина нормального физического развития, дает ему то, что мальчик не получает в семье, – привязанность без осуждения. Семейство Биневски, как и работники цирка уклоняется от разговоров о Фортунато. Похоже, он их смущает.