Кэтрин Данн - Любовь гика

– Все будет хорошо, сынок. – Верн бодро кивнул. – Я все исправлю. Будет хорошо.

– Папа… Ты везешь нас домой, к маме? – Голос Тедди дрожал, словно у него на груди примостилась змея.

Глаза Брэнды в зеркале заднего вида были огромными и неподвижными. Она не сказала ни слова. Верн нахмурился:

– Нет. Она вам не подходит.

И тут они выехали на их улицу, где Верну был знаком каждый дом, каждый куст, правда, Бьорны выкрасили свой дом в синий цвет и поставили в саду теплицу. Теперь Верн говорил очень быстро:

– Вы оставайтесь в машине, я пойду разберусь с вашей матерью, а потом мы поедем в Большой каньон, как я уже говорил, и мы никогда не вернемся сюда и всегда будем вместе. Нас больше никто не разлучит. А пока оставайтесь в салоне.

Он зарулил на подъездную дорожку к дому. Автомобиль Эмили стоял в гараже. Шторы на окнах еще не раздвинуты. Эмили запустила лужайку, не постригала ее сто лет. На крыльце лежала газета и стояла бутылка с молоком. Верн даже не слышал, что говорил ему Тедди:

– Папа, что ты собираешься сделать? Папа? Папа? Папа?

Он не слышал, как Брэнда затянула тоненьким голосом:

– Нет, папа, не надо, пожалуйста, папа, не надо.

Верн не слышал вообще ничего. Он уже открыл дверцу и выбрался из машины, но захлопывать дверцу не стал, чтобы Эмили не услышала. Он обошел машину, открыл багажник, достал ружье из коробки, переломил его пополам и принялся вкладывать патроны, не замечая, как дети тянут его за рубашку.

– Нет, папа, не делай ей ничего плохого… Нет, папа!

– Пожалуйста, папа, не надо! Не надо, пожалуйста…

Он отмахнулся от них и шагнул к двери в гараж. Из гаража был проход в кухню. Верн увидел пластмассовый кочан капусты, который Эмили шутки ради когда-то приклеила на картонку и повесила в рамочке на стене кухни. Верн толкнул дверь спальни. Там была Эмили. Стоя перед зеркалом в еще не застегнутой рубашке, она натягивала брюки на толстые ноги. Когда обернулась к нему, волосы упали ей на лицо, но он увидел в ее глазах страх. Ее страх бился жилкой во впадинке между ключицами, где жизнь подступала к самой поверхности. Верн вскинул ружье, дуло почти уперлось ей в грудь, и он понял, что все эти годы Эмили не зря ныла, что комната слишком мала. Дуло поднялось чуть выше, нацелилось в эту нужную впадину, Верн нажал на спусковой крючок, и Эмили взорвалась фонтаном крови, забрызгавшей незастеленную кровать, большое зеркало над трюмо и бледно-сиреневую стену.

Верн протянул Арти рваный конверт, набитый газетными вырезками, чтобы восполнить пробелы в рассказе. Тедди и Брэнда с криками побежали к соседям, чете пенсионеров, которые знали детишек с рождения. Миссис Феддиг позвонила в полицию, а мистер Феддиг держал бившихся в истерике детей. Положив трубку, миссис Феддиг заставила мужа надеть резиновые сапоги и выйти на улицу вместе с ней. Как только она открыла дверь, они все услышали еще один выстрел, на сей раз – громче, в соседнем дворе. Миссис Феддиг крепко держала Брэнду за руку, но Тедди вырвался и нагнал мистера Феддига, когда тот раздвинул кусты, чтобы посмотреть, что происходит во дворе у Богнеров.

Верн Богнер ходил, как потерянный, по заросшей лужайке. Он спотыкался на каждом шагу и вяло взмахивал руками. Когда он обернулся, мистер Феддиг не увидел его лица – только кровавое, пузырящееся месиво, сквозь которое проглядывало что-то белое, наверное, кость. Перед рубахи Верна был залит кровью. Тедди кричал, пока не приехали полицейские.

Верн всегда был паршивым стрелком. Еще мальчишкой он неизменно разочаровывал папу, когда тот водил его пострелять в лесу или поле. Он промазал, когда детишки Биневски шли перед ним, выстроившись в одну линию. Да, он прикончил жену, выстрелив в нее в упор, но когда приставил дуло ружья к собственному подбородку, то умудрился снести себе семьдесят пять процентов лица, включая рот, нос, гортань, один глаз и одно ухо, но все равно не попал – НЕ ПОПАЛ – в жизненно важные органы и не умер на месте.

Он бы точно скончался от потери крови, если бы его предоставили себе самому, но, как назло, у хирургов Сил-Бэй выдался период затишья. Они с большим рвением взялись за пациента и сделали все, чтобы вытащить его с того света. Верн выжил.

У Верна и раньше-то было туго с чувством юмора, и он сделался очень сентиментальным после того, как превратил себя в Мешкоголового. Он целый год не выходил из больницы и перенес множество операций. Но даже лучший на свете пластический хирург не всесилен.