Нада Габорович - Голосую за любовь

Эмил почувствовал усталость, к тому же его все время не покидала мысль, что Мори никогда бы не стала обсуждать подобных очевидных вещей. Мори! Ей наверняка все про эту жизнь стало ясно еще тогда, когда она впервые столкнулась с человеческим несовершенством. Как тяжело и скучно, однако, с людьми, которые думают, будто время постоянно подбрасывает нам что-нибудь принципиально новое. Эмил обреченно пожал плечами.

Но Лаура сочла, что этот жест относится к тому, что он говорил. Так каков же вывод? Разве нельзя предположить, что горячая и весьма мрачная речь Эмила была произнесена только для того, чтобы сбить ее с толку? Неужели это так! Кажется, ясности у нее по-прежнему нет…

У Виктора, отца Мори, тоже не было ясности, только относительно себя самого. Хотя он и набросал еще несколько вариантов начала очередного романа и отдельные куски ему даже нравились, подлинного вдохновения не было. В сущности, персонажи и события, о которых он собирался писать, были ему безразличны. Ему не давали покоя собственные проблемы. Забросить роман он не мог, а каждая неудача его изматывала. О, если бы ему только удалось извлечь из хаоса то самое нужное слово, с которого можно начать сотворение мира! Тогда бы он со спокойной душой отложил ручку и пошел прогуляться по бульвару.

Но нужное слово оставалось мучительной, невыносимой тайной, отравляющей его существование. Стоило ему приглядеться к какому-нибудь из своих персонажей, попытаться через него найти разгадку и почерпнуть вдохновение, как связь с ним терялась. Звезды и солнце ничего не могли ему подсказать. Тополя и горы, на которые он смотрел из окна своей комнаты, безмолвствовали. Постороннее чтение тоже не помогало. В хорошей литературе, по сути, только и говорилось о загадочности и зыбкости человеческого бытия. А он берется о том же самом сказать что-то новое. К чему?

Виктор пытался вести обычную частную жизнь, заниматься домашними делами. Он любил гулять с собакой и кормить птиц, делал обычно что-то по хозяйству, мог сходить за покупками. Нужно, в конце концов, уделить внимание Мори. Почему она все-таки приехала? Не произошло ли чего-нибудь между ней и Тони? Но отвлекаться на любой предмет ему было невыносимо. Ему вообще тяжело было на чем-нибудь сосредоточиться, когда работа не шла, когда ему не писалось. Все было подчинено только этому. Его настроение, самочувствие, общий тонус и внешний вид. Смешно, но так оно и было.

Между тем время шло. Сменяли друг друга однообразные дни. Виктор провожал их с отчаянием. Разве он не может поставить на литературе крест, бросить это бесполезное занятие? Никогда раньше вдохновение так жестоко не покидало его. Наоборот, можно сказать, писалось ему всегда легко. А может быть, его мучения означают конец, и надо с этим смириться? Но он знал, что уже завтра снова ринется на разгадку вечной тайны наперекор голосу разума.

Было около девяти вечера, когда Эмил и Мори прощались в конце какого-то бульвара. Он сжимал ее руку в шелковой перчатке, а она смотрела на звезды и полный месяц, нависший над горами. Неужели она когда-нибудь умрет и навечно погрузится в безмолвный мрак? Да, так оно и будет. Этот день предрешен. А в мире ничего не изменится. Он останется таким же неразгаданным, как тайна ее дыхания, взгляда, поцелуя, шагов. Возможно, именно из-за подобных мыслей ее почти не трогает довольно унизительная ситуация, в которой она оказалась. Эмил покидал ее на темном перекрестке и возвращался к привычной жизни, которую считал естественной, единственно возможной и, наконец, добропорядочной. К своей жене, к своему кабинету, к своим делам. Все остальное для него — сон, игра, наваждение. Они могут встречаться сколько угодно и сколько угодно говорить о Софокле, но это ни в коей мере не угрожает незыблемому — дому, семье и прочим обязанностям. Итак, они никому не причиняли зла, придерживались правил игры, и все же их отношения были окрашены грустью. У них не было необходимости рисковать, причинять боль своим близким и искушать судьбу. Словом, им ничего не стоило отказаться от того, что их связывало, ни в настоящем, ни в будущем.

— Я надеюсь увидеться с вами завтра, разумеется, если вы не против и считаете это возможным, — сказал Эмил.

Мори усмехнулась. Эмил выражался витиевато, в какой-то даже светской манере, но до чего нелепы все эти оговорки. Господи! Нельзя же до такой степени лишать человека возможности проявить инициативу!

— Да, да, непременно, — смеясь, согласилась Мори, и они расстались.