Владимир Козлов: Сестра Морфея

Она зашла в свой кабинет спокойно без излишнего трепета и нервозности. Скинула с себя пальто и включила электрический чайник. Подошла к окну и пальцем раздвинула жалюзи. Небо местами было рваное, но ровное, как стекло. Лоскуты облаков лежали на горизонтальной плоскости, и создавалось впечатление, что они вот — вот, лягут на крыши домов.

Панкратов влетел к ней без костылей с одной тростью. Сильно припадая на левую ногу, он сел на диван и поняв, что Гордеева с ним ни здороваться, ни смотреть на него не хочет, постучал тростью по столу.

— У вас милейшая за вчерашний день прогул стоит, — сказал он, — изволь объясниться, по какой причине ты не явилась на работу?

Она опустила жалюзи и, подойдя к столу, показала ему в развёрнутом виде больничный лист, но в руки не дала, а только произнесла.

— Достаточно вам этого или в письменном виде изложить, как посещала врача, как выписывала больничный лист в регистратуру.

— Понятно, — промычал он, — решила, значит на сохранении побывать. Я тебя в замы произвёл, а ты кочевряжилась передо мной. Ну, погладил бы тебя раз, другой, что у тебя убыло бы. Судьбу свою загубила! Так вот я авторитетно заявляю, что больничный тебе не поможет! Всё равно уволю, вместе с твоим нарциссом! Мне нужны покладистые сотрудники а, не легкомысленные бабёнки, которые глазки каждому новому мужчине строят.

— Давайте не будем говорить о вашем авторитете и моей судьбе. Вам не известны такие понятия, как чувства между мужчиной и женщиной. И пока я болею, прошу ко мне не приставать с вашими разговорами. Отболею, — напишу собственноручно заявление на расчёт, а вы пока о своей судьбе побеспокойтесь. На опасном перекрёстке судьбы стоите.

— Ты что меня пугать вздумала, — заверещал он. — Запомни, я никого не боюсь. Включайте все свои телефоны и фотокамеры, мне они, что слепому очки. Не забывайся я человек владыки. Так что и думать забудь грозить мне пальцем. Смету с лица земли, как динозавров.

Он покинул кабинет и тут же вернулся назад.

— Придёт эта пигалица — певица, — сказал он, — пускай тоже пишет на расчёт. Подпишешь заявление и направляй её в бухгалтерию. Нечего ей задарма хлеб в детском доме кушать.

— Ничего я говорить не буду. Вы её принимали на работу, вы ей полставки недавно дали. Вот вы сами с ней и разбирайтесь. А я сегодня лицо не юридическое и моя резолюция будет не действительна.

— Людка одумайся? Выкинь больничный лист и приступай к работе. Считай, что я погорячился с тобой, а вот твой рыцарь пускай уходит. Мне неприятно осознавать, когда всё внимание моих женщин переключилось на него. Меня они уже не замечают, пока я их к себе не дёрну в кабинет на промывку мозгов.

— Насчёт женщин мне понятно, но непонятно, какова ваша должность в нашем дворце, султана или евнуха. Скорее всего, евнуха скопца, — оберегать женщин от других мужчин входит в его обязанности.

— Проститутка, — тихо сказал он и так же тихо закрыл за собой дверь.

После него в кабинет не зашла, а влетела Людмила Ивановна. На ней сидело элегантное чёрное пальто. На голове у неё была новая как у мальчишки причёска перевязанная чёрным шарфом и выщипаны брови. В таком виде она выглядела намного лучше и экстравагантней, чем прежде. Одним словом это была не прежняя Людмила Ивановна с тупым взглядом, а созревшая жемчужина из раковины с перламутровым переливом.

— Ты зачем сюда явилась? — почти шёпотом спросила у неё Людмила Фёдоровна, — ты знаешь, что он намерен тебя сегодня уволить.

— Поздно. Здесь я не по своей воле. Меня пригласили важные люди, которые надеюсь, арестуют с минуты на минуту нашего демона. Я вчера Платону не стала говорить всей правды, чтобы он с радости не явился сюда. Не хочу его в эту катавасию втягивать. Пускай он для детей останется только тренером. А у меня грудь шире, чем у Александра Матросова и я вчера дала согласие показать все места, где хранятся не оприходованные товары. А там их вагон и маленькая тележка.

Людмилу Фёдоровну от волнения обдало всю потом. Она осмотрела стол и не найдя рядом ничего подходящего, вытерла пот с лица подолом платья.

— Что прямо сегодня это произойдёт? — спросила она.

Людмила Ивановна посмотрела на часы:

— Сегодня и сейчас. В девять тридцать они должны быть здесь. Вас тоже потревожат, но вы не волнуйтесь. Это для проформы. На вас там даже намёков не делали, вы чиста, как бриллиант.

— Это я и так знаю, но мне что — то страшно. Чувствую в себе неведомую вину.