Валерий Белкин - Страх

Как в свое время Вильгельм, так и Ларс бичует, обвиняет себя в тайной отчаянной надежде на оправдание и на душевное успокоение, которые подарит тот, кто слышит все. Но никто никого не слышит, и никто никому услужливо не подправит прошлое, детство с верой в чью-то бескорыстную помощь извне закончилось. Да и нуждается ли Кристина в напоминании о костылях или тот же пациент в напоминании о боли, нанесенной ему пожилым, в годах русским из Берлина?!

На ум пришли слова бабушки: «Берегись, за грехи свои придется расплачиваться». Она в Сибири истово держалась религии, осуждала живущих без Бога. «Болезни, несчастья, неудачи в жизни и есть штраф за дурные поступки каждого из нас». И с ожесточением припоминала воющего от предсмертного ужаса коммуниста в больнице, где работала. Бога призывал, умолял простить и дать пожить, пожить. Не вышло, забрал Он его к себе. И Виля пугался в те годы всего, не зная, что – грех, а что – не грех. Верил или нет в загробный суд – таких вопросов себе не ставил, но при случае всегда напоминал маленькому сыну о всевидящем и все знающем Отце нашем. Сонливый и вялый, тот лениво соглашался. А после скорой и мучительной смерти бабушки угрюмо сказал, за какие же грехи так сурово покарали бедную старушку. И добавил, что органика подвержена старению и изменениям, а чья это воля, Божья или природы, не узнать.

Дома жены не было, ушла прогуляться. У сына сидел гость, любезно представился – Ян.

Вильгельм не видел раньше этого юношу здесь, хотя знал всех друзей Грегора, но, что удивляло, тот довольно часто их изгонял, а может, они сами уходили. Мельком оглядел нового друга, остался не совсем доволен выбором сына, пожелал им доброго вечера и ушел к себе. Накопились письма, счета, различные извещения. Устало сел за стол, посмотрел на аккуратную стопку бумаги и вновь задумался.

Что-то из детства неприятное, чуждое напомнил неожиданно этот мальчик, но что или кого… Вильгельм поежился, при разговоре паренек не сводил с него бесцветных глаз с нацеленными черными зрачками. Смешно шевелился удлиненный тонкий нос и подергивалась щетинка редких усиков над тонкими губами. И, как завершение, голос, голос сытой души, довольный и жирный. «Не пристало ему носить имя Ян», – вынес Вильгельм приговор. Оно навеки закрепилось за бывшим воспитанником из нежилой больничной палаты. И поразился тому, что сегодня настойчиво возникают следы прошлого, принося ненужные раздражение и тревогу. Взрослый мужчина, что бы ему сейчас до того, что исчезло, но вот, поди же ты, затянулось.

Вошла жена и прервала размышления, рассказав, о чем говорила с дочерью по скайпу. Жалуется та, что хоть и живет уже целый год по настоянию родителей в индийском квартале Лондона, а не среди англичан с их языком, денег все равно не хватает. Он резонно заметил, что Мария мечтала с третьего класса, как только научилась делать бутерброды, о самостоятельности, и было бы неплохо, если бы мать научила ее хозяйствовать. Жена ответила, что и ему не мешало бы хоть иногда выполнять свои отцовские обязанности, Мария ему тоже дочь. Виновато согласился и пообещал завтра же и поговорить.

С утра вышел побродить. В парке взял кофе, у стойки огляделся и, помешивая в чашечке, закрутил в голове свой, только ему подвластный, как и часто в таких случаях, калейдоскоп мечтаний, надежд, видений в поисках наиболее интересных.

И неожиданно задохнулся от счастья, нахлынувшим на него девятым валом, захлебнулся свежим воздухом безграничной воли и бесконечного простора. В нем явилось миру иное сознание, чистое, новорожденное, в котором не успела еще осесть густая пыль знаний, опыта веков и нескончаемого потока поколений.

С младенческим восторгом воспринимал свет, цвет, звук, движение, не искал по привычке логические связи, просто наслаждался покоем и властью над окружающим, ибо перестал от него зависеть, подчиняться ему.

И неожиданно, как и явилось, блаженство незнания покинуло его, и секунды не прошло, «вкусих – мало вкусих и умираю». Очнулся, осмотрелся: вокруг говорили, слушали, хохотали, словно ничего значительного и не случилось рядом.

Не в первый раз снисходила секунда счастья, не в первый.

Минул год после окончания универа, не мог найти работу. И, возвращаясь как-то от главы маленькой фирмы, с кем беседовал два часа – тоже отказал – в метро вдруг тело и душу потряс восторг независимости, власти над всеми…

По дороге к дому с тоской думал: где, когда и кто позволит ему еще раз оказаться, хоть на краткое время, в мире счастья и покоя. Сколько же лет нужно было ему пройти, чтобы блеснули ослепительно и мгновенно исчезли, словно молния в грозу, воля и нескончаемый простор! И сколько лет еще ждать, и дождется ли.