Валерий Белкин: Страх

В следующее майское воскресенье сын с друзьями устраивали пикник. И Вильгельм настоял, чтобы взяли Яна. Позвонил в клинику, в ответ услышал: «Спасибо, я рад».

Ранним утром ребята с шумом собрались и уехали. Вернулись поздно, позевали и разошлись, вставать рано.

Он проснулся за час до звонка, синдром понедельника. Свет уже проник в спальню, тело сопротивлялось и дальнейшему сну, и бодрствованию. «И Яна ждет такая же морока, не уберечь», – и охватило странное чувство, словно он родил этого ребенка.

Сын сделал фото с пикника. Отец попросил для своего воспитанника. Взглянув на снимок, Вильгельм содрогнулся от хамства друзей сына к его мальчику, чуть не кинулся с кулаками на Грегора.

– Отец, успокойся! Ты сам просил, мы и взяли больного.

– Вы… вы что, не могли иначе?

На работе томился, не находил себе места. Вечером помчался в клинику, а в теле пульсировала одна-единственная мысль: «Ничего не бойся, я с тобой, я с тобой, ничего не бойся…»

В палате, задыхаясь, спросил:

– Ну что ж ты так, что ж ты?

– Как, вы о чем?

Ян лежал, свернувшись эмбрионом, Вильгельм лихорадочно поискал глазами одеяло, чтобы накрыть мальчика. Пижама на спине скомкалась, одна штанина задралась и обнажила беззащитную щиколотку. Не нашел и упрямо продолжал вскрикивать:

– Вот, вот, смотри! Посмотри, я прошу!

Ян послушно сел, посмотрел на фото:

– Играли, проиграл, бывает, – произнес безучастно.

И Вильгельм испугался. Взгляд отсутствовал, его просто не было – как зверек, забрался так глубоко, что не дозовешься. Растерянно добавил:

– Ты… ты зря допустил… Ты же мужчина, боец.

– Да?

– Конечно же, – горячо заговорил Вильгельм, – развернулся бы и дал всем в лоб!

Пациент протянул руку:

– Всего доброго.

…Фото продолжало угрожающе нарастать и заняло все пространство перед заляпанным майонезом лицом Вильгельма. И только сейчас он разглядел то, что происходило.

Не смотрел Ян в объектив, отводил глаза в сторону, стыдясь себя, виновато улыбался. Ах, Вильгельм, Вильгельм…

Неделя оказалась напряженной. Со вторника, после посещения клиники, с головой ушел в работу, не замечая никого и ничего, запретив себе вспоминать о Яне. В пятницу за ужином объявил, что совет фирмы утвердил его концепцию и передал в группу разработчиков. За последних 4 месяца он реализовал три различных заказа, получив приличную премию. Грегор громко поздравил мать с прибылью, все посмеялись.

На следующий день в субботу привычно направился к машине с целью, как и всегда, поехать в клинику. Остановился – будет ли он там желанный гость. Но влекомый то ли раскаянием, то ли состраданием, а, может, и тем и другим вместе, все-таки поехал к Яну.

Пациент не удивился его появлению.

Вильгельм спросил, как с математикой. Ян ответил – никак.

Как врачи? Хорошо.

Может, принести фрукты? Не стоит, здесь их дают каждый день.

– Ну ты успокоился?

– А я и не беспокоился, – усмехнулся Ян.

И вдруг звонко отчеканил:

– Вы почему на меня кричали? Вы почему на меня кричали? Кто вам дал право?

– Ты пойми, я не кричал, просто думал помочь стать сильным, понимаешь, мужественным, – голос сорвался, он закашлялся.

– Каким?

Высокомерие Яна подстегнуло Вильгельма.

– Сильным. В этой жизни надо уметь все выдержать, выстоять. Бороться ежедневно.

– А зачем и с кем? – снисходительно поинтересовался Ян.

Вильгельм обхватил голову руками.

– Затем, что детство заканчивается, хотим мы этого или нет. Чтобы жить – вот зачем.

– Странно, жить, чтобы бороться за жизнь.

– Послушай, мне кажется, раз мы подружились…

– Вы о чем? Вы о чем?

Тягостное молчание поджидало и дома.

Дети разбежались в поисках развлечений.

Жена никак не реагировала на его несмелые попытки завязать разговор. Не выдержав, он раздраженно спросил, что снова не так, в ответ – не пора ли опомниться, у него дети, семья, он же разыгрывает спасителя, может, им усыновить больного? Вильгельм вспыхнул, осторожно заметил, что не совсем верно понято происходящее, не стоит так. Жена, обжигая взглядом, заявила, что ей стыдно за мужа, что он предал всех.

И он закричал, закричал голосом, от которого сам пришел в ужас, но неожиданно почувствовал наслаждение в ярости, в этом голосе, который поначалу и не узнал. И, упиваясь оглушающим рычащим звучанием, метал слова, хлесткие, гадкие, но душа голоса… Она взывала о помощи, признавалась в отчаянии, в бессилии, в тоске по несвершившемуся и разрывалась на части от собственной жестокости.