Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Блондинка онемела. Нежное лицо Илоны, обрамленное густыми кудрями, розовое от мороза, мелькало передо мной; Илона в сумасшедшей радости кружилась по лавке, а под конец, раскинув руки, бросилась мне на шею.

Ах, сколько же сумасбродств было в то утро! Нас догнал-таки незнакомец с сумкой, вытащил из лавки на мороз. Люди тотчас обступили нас. И детишки были не в школе — вертелись под ногами. Вовсю жарил оркестр. Сквозь гул толпы долетали до нас звуки геликона. В то утро толпа кружила вокруг нас, как бы воздавая нам почести.

— Здорово, ребята! — сказал незнакомец, поставив сумку прямо на снег.

— Здорово, парень, — ответил я.

Мы пожали друг другу руки.

— От всего сердца спасибо вам! Не бросили нас в беде. Скоро в магазины завезут продукты. И все жители вышли на площадь!

Он говорил, и говорил, и обнимал нас… Судя по тому, что вокруг собралось много народу, он был, видно, известным в городе лицом. Угостил нас… Восторг! Лучшей сливовицы я отродясь не пробовал!

— А ты кто? — спросил я, отдышавшись.

— Кудела. Председатель.

— Так здравствуй же, парень! — И я снова подставил стаканчик.

Досталось нам и по второму.

Ничего для нас не жалели. А возле оркестра уж и танцы затеяли! На морозе, в пятницу утром, на снегу, в Рудной танцевали! Когда-нибудь, возможно, устыдятся этого…

Но сегодня никто не стыдился. Погода разгулялась. Мороз слабел — было уже градусов десять. К полудню, глядишь, заблестят капельки тающего снега. Или через неделю. Но наверняка скоро. Снег перестал. Не лепятся уже белые хлопья на ветки, на одежду, на оранжевые — предупреждающий цвет! — жилеты. Деревьям, подпертым высокими сугробами, легче нести небосвод. Прозрачные белые облака бегут над котловиной, над городом. Деревья поднимают головы, распрямляют спину кусты. Сбрасывают белые шапки, комья осыпаются с веток, сливаясь со снегом на земле, безропотно ожидающим солнца. Скоро снег под деревьями осядет, станет рыхлым, родит воду. Растает лед под кустами — но в это утро еще мирно порхают в воздухе последние, уже невидимые снежные звездочки. Какое дивное сверкание! Беззвучным дождем искр падают на землю последние снежинки, вспыхивая в лучах солнца, пробивших облака. Блистая чистотой, кружатся, пляшут… Встал день, полный сияния. Ветерок гонит по снежной глади ржавый осенний лист, похрустывает ледок, а колеи на снегу — это наши колеи, по ним мы приехали к людям, счастливым оттого, что мы пробились к ним.

— Звонил секретарь районного Национального комитета, — сказал Кудела. — Я сообщил, что вы уже здесь.

Непрерывающийся след стругов. «Мир прекрасен и прост», — думал я, слушая председателя. А он продолжал:

— До чего же славное морозное утро! И какая победа! Вы будто освободили нас. Да так оно и есть! Не надо ли вам распорядиться, позвонить куда-нибудь?

Мне надо было и позвонить, и сделать еще кое-что. Его предложение оказалось как нельзя более кстати. Я страшно обрадовался.

— Позвоните от моего имени в район секретарю Странскому. Со сроком вышла задержка, но вы ничего не объясняйте. Я ему сам потом объясню. Передайте только — пускай живет и радуется!

Нам налили еще, но эту порцию мы выпили уже осторожно.

— И еще я хочу отправить телеграмму. Жене.

— Пожалуйста, ради бога!

Кудела был сама предупредительность.

Я раздобыл бумаги, написал текст, положив листок на колено: «Наконец мы на площади в Рудной. Пожелай мне безоблачного неба, чтоб ни одна снежинка не выпала. Йозеф». И приписал адрес.

— Могу я на вас положиться?

Телеграмма была очень важна для меня.

— Конечно, можете, товарищ начальник. Без всякого сомнения.

— Вот и хорошо, я на вас надеюсь.

— Давайте-ка еще по одной!

— Откуда у вас целая бутыль? — спросил Обадал. — И как пить-то — прямо из горлышка?

Председатель озорно захохотал, отбирая у нас стаканчики.

— Естественно!

Я чуть не сел в снег, до того вдруг захотелось спать. Зевнул.

— Не заставляйте себя упрашивать!

— Как быть? — замялся Обадал.

— Не обижать Рудную! Ну, ваше здоровье!

Я чувствовал, как алкоголь бросился в голову. И ребята мои уже порядком захмелели. Я даже побаиваться начал — сумеем ли мы вернуться в Брод в полном порядке.

Я перевел дух.

— Елки-палки! Не сливовица — прямо розовое масло!

— Еще бы, — отозвался председатель. — Знали бы вы, с каких деревьев собраны для нее сливы!

Обадал поднес бутыль ко рту, да вдруг застеснялся.

— Пей, Обадал! Не жульничай! — крикнул я. — Так с каких же деревьев?