Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Иначе не можешь?

— Обдумав все, что ты сказал, нет, не могу. Подпишешь мне заявление?

— Уйдешь одна? — спросил я с неожиданной жесткостью.

— С Войтой.

— Войту я тебе не отдам.

— Отдашь.

— Не отдам.

— Вот видишь. Не сговорились мы. Ты на меня за это не сердишься?

— Конечно, нет. Я ни за что на тебя не сержусь.

— А не выдашь ли хоть маленькую премию за то, что я хотела тебя совратить?

— Почему ты плачешь?

Слезы текли у нее из глаз, крошечный ручеек, поблескивающий в ярком свете лампы, разбивался на подбородке на капли.

Илона покачала головой. Всхлипнула. Я достал из самого дальнего кармана чистый платок, подал ей. Она не переставала плакать и все качала головой, недоумевая, что же это она плачет по такому поводу. Я тоже был удивлен. Она плакала и смеялась. Шмыгнула носом. Постепенно успокоилась, пригладила свитер, одернула его и сложила руки на коленях. Покой и тишина воцарились после ее всхлипываний. Она посмотрела мне в лицо.

Мужественный человек Илона.

— Если не удастся расчистить дорогу в срок — что будет? Ведь Обадал сказал людям, что Достал повезет обмороженного в рудненскую больницу…

— Будет скандал. Или меня снимут. Один черт знает. У меня такое чувство, будто кое-кто прямо-таки ждет не дождется такого поворота дел. А я-то хотел как следует наладить работу управления… Эта дорога в Рудную чуть ли не пугает меня. Да что там! Тут пан или пропал…

— Не снимут. Люди за тебя, хоть ты и гоняешь их в хвост и в гриву.

Она встала, ласково провела рукой по моему лицу. Будто прощалась. Странное это было прощание. Илона водила по моему лицу кончиками пальцев, переливая в меня чувство, сильное, сладкое и — целомудренное.

— Пойду я, — сказала она.

Постояла еще в дверях. Подмигнула ободряюще, кивнула. И вышла.

Я опустился на стул, уставившись в слепое окно. В голове стучало, этот стук на время заглушил вой воздушных масс, обрушившихся на дом.

Илона могла быть моей, твердил я себе, могла быть моей Илона… Она правду говорила. Любит она меня. Достаточно одного моего намека, и она пойдет за мной. Пойдет куда угодно. Мягкая и покорная. Бархатная, молочно-белая, ласковая, шелковая Илона…

— Ты не похожа на других, — сказал я ей вслед. — Ты могла бы жить радостно и счастливо — по людской мерке, но ты-то смотришь на жизнь иными глазами…

Было без скольких-то минут четыре, когда я окончательно очухался от всего этого. Надо мной стоял Обадал и хлопал меня по плечу.

Я вышел из дому. Небо прочистилось. Мороз обжигал лицо, ветер улегся, но погода переменчива, в любой момент все могло начаться сызнова. Я хранил ледяное спокойствие. Во дворе — гигантские сугробы. А что же творится в горах, севернее! Кашляли во сне люди. В трескучем воздухе вилась снежная пыль, будто темные вершины гор слали свой привет съежившимся от стужи звездам.

Вдали вспыхнула пара огней, свет приближался. Среди мрака и одиночества огни будто согревали мою угнетенную душу. Это Достал, никто другой! Брошенный на произвол стихий — выдержал!

Скрипнула дверь, выглянул, щурясь, Обадал.

— Павличек на проводе, скорей!

Первые же слова Павличека окончательно привели меня в чувство.

— Тут у нас товарищ директор хочет говорить с вами. Передаю трубку!

В конторе было сильно натоплено, от печи веяло жаром. Обадал прикрутил форсунку, языки огня опали. Потом он вышел, обмел снаружи снег с окон. Вернулся, распахнул обе рамы. Сквозняком сбросило на пол бумаги со стола. Дым клубами повалил из окон. В комнату моментально ворвался холод. Сначала это было приятно.

— Здоро́во, Зборжил! — раздалось в трубке.

Обадал присел на краешек стула, показал на свои часы, обронив:

— Приятного разговора.

— Здорово, Зборжил! — повторил Смолин: на его первое приветствие я не ответил.

— Вам того же, — буркнул я наконец.

— Что новенького? Звонил секретарь районного Национального комитета.

— Я тоже с ним говорил. По-хорошему. Он единственный осведомился, не мешает ли нам погода.

— Рад слышать. А что дальше? Как дорога, черт возьми?!

— Достал еще не вернулся — я послал его на разведку.

Смолин, видно, с трудом перевел дух. Помолчал.

— На разведку? Да он наверняка застрял! Господи, как ты можешь рисковать людьми? Послать в такую вьюгу одну машину!

— Двадцать лет так делаем.

— Поднимай людей. За ним! Не мешкай! И так три часа опоздания. Потрудись взять в толк!..

— Минутку, — сказал я, передал трубку Обадалу и вышел во двор.