Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Божена с любопытством берет из материнских рук конверт, потом ножницы и осторожно обрезает край.

Скупые строчки заполняют всего три четверти листка, засунутого в сложенный бланк заявления для поступающих в институт. Никаких напоминаний или упреков. Имро посылает бланк, чтобы она его заполнила и как можно скорее самолично подала в деканат. Маленькая Катка немного простужена, в остальном у них все в порядке… Он устроил перевод отца в терапевтическое отделение. Теперь отец лежит в палате номер восемнадцать. Привет ей и матери.

— На, почитай, — протягивает Божена матери письмо и бланк. Мать садится, но почти тут же встает, потому что все здесь коротко и ясно. Никаких «в случае», «если» да «может быть» — перед ними бланк, сейчас более важный, чем перевод отца в другое отделение, а поскольку за бланком стоит Имрих, сомневаться ни в чем не приходится.

— Вот видишь. — Мать засовывает бумаги обратно в конверт и подает дочери. В ее голосе слышится тихое торжество: я знала, я ждала, что наш Имро… Теперь я могу спать спокойнее!

Во время ужина мать разговорилась. Слова, которые она в себе душила, рвутся наружу. Ей необходимо выговориться, чтобы облегчение было полным, чтобы там, и груди, у сердца, ничто не давило. Божена лишь изредка вставит слово-другое. Слушает, чтобы угодить матери, — конечно, учительство будет для нее лучше, да разве можно в чем-нибудь сомневаться, когда Имро все взвесил и все устроил? Только выполнить, что он велел, — как бы там ни было, а Имро надо уважать и держаться его советов. Он плохого не подскажет, боже мой, ему видней, ведь он и сам при этом деле, хоть и немало натерпелся, это он-то, с его умом… Если что, надо сперва спросить его, а не так — с бухты-барахты.

Матери хочется, чтобы Божена отправилась к брату сразу, на следующее же утро. Пришлось убеждать — мол, успеется и послезавтра. Потом, во время мытья посуды, мать объявляет, что поедет вместе с Боженой. К телятам пойти — найдется замена, ведь и ей надо повидать отца — так-то оно будет лучше!

И уже прикидывает, что взять с собой, что приготовить…

Все близится к счастливому концу, а Божена чувствует: она как-то съежилась, что-то изнутри подминает ее и нет сил защищаться. От души желает матери спокойствия, ни в чем не может упрекнуть брата, но ее это ровно не касается. Все будто бы проходит мимо, хотя делается для нее и ради нее… На конверт она смотрит равнодушно. Из-за стола встает, только когда мать окликает ее — мол, надо выспаться, спокойно отдохнуть. Слова матери для Божены как нити для марионетки: за них надо потянуть и они поведут. Сколько таких нитей связывает ее! Мать, Имро, еще и отец, а что же она, она сама? О ней позаботятся… Ей остается лишь ничего не напортить и ни на шажок не сойти с дороги, которую ей указали. Быть образцом послушания. А если что — идти к Имро! Сказать Имро, спросить у Имро! Он опытный, он посоветует и поможет.

Божена уносит конверт в свою комнату, его нужно куда-нибудь аккуратно положить, ведь в нем будущее, в нем все. Все? А что, если это лишь бумажка, которая еще ничего для нее не открывает и не решает? Однако Божене ясно: на этот раз она ничего не может сказать матери. Нынешний вечер не допускает высказанных вслух сомнений. Если не для чего другого, то хотя бы ради матери.

Долго лежит без сна. Сон — это вам не слуга, являющийся по первому зову. Особенно если мозг неотступно сверлят мысли. Вспыхивают друг от друга, но не приносят никакого решения, никакой определенности. В этих мыслях и мать, и брат, и Карол, и раскритикованная Терезкина комната. Вдруг Божена очутилась в этой комнате с Каролом. Там душно, но Карол не чувствует духоты. Ему нужна только Божена, а та упрямится. Отбивается от него словами, острыми как ножи. И вдруг кричит:

— Отстань, я скажу Имро!

Карол хохочет: ха-ха-ха, здорово придумала! При чем тут твой Имро? Что он может, и вообще — какое ему до этого дело?

Божена выскакивает из комнаты. Бежит к Имро. Его панельный дом оказывается рядом с домиком Владо. Входит — брат удивленно смотрит на нее, а она и не знает, с чего начать. Стоит в полном отчаянии, не в силах выдавить ни слова.

Ей бы сказать: «Видишь ли, Имро, есть тут один человек, да ты его знаешь… Я была у него однажды, перед тем, как мы с тобой поссорились по дороге в больницу, и вот теперь я не могу решить, то ли сердиться на него, то ли…»

Но она все стоит, смотрит на Имриха и нервирует его своей нерешительностью. Тот даже не знает, о чем ее спросить, в чем упрекнуть…