Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Можешь не беспокоиться. — Ответ Божены звучит тихо и глухо.

— А я и правда беспокоюсь. Мать рада освободить тебя от всего, а сама будет надрываться, как ломовая лошадь.

— Хватит уж, выкинь из головы свои бредни! — останавливает его жена. — Едешь в больницу, а задираешься, как здоровый. Больной человек не должен ни во что вмешиваться. Никто этого от тебя не требует…

— Ну, ну, не буду! — уже в дверях говорит Михал Земко, и голос его сразу сникает, становится каким-то бесцветным. — Заживете тут скоро как королевы!

— Кабы тебе там и характер подправили, вот бы радости было!

— Ох, не вернуться бы с новыми болячками в придачу к старым, — вздыхает агроном. — Сдается мне, попаду я под нож. Наши-то врачи чего только у меня не находили…

— Пусть они этими находками подавятся, коли сами вылечить не могут! — сердится Земкова. — Когда тебя обследуют по-настоящему, наверняка во всем разберутся. Там-то специалисты получше здешних.

Михал Земко оборачивается к Божене:

— Не отколи тут какого номера, пока меня не будет.

— Что я могу отколоть? — Божену охватывает гнев. В последнее время она вспыхивает от каждого отцовского замечания. И что он никак от нее не отвяжется, чего прицепился?

— Сам не знаю, это я так, на всякий случай… Не приготовь мне снова какого-нибудь сюрприза.

— Прошу тебя, отец…

— Да будет тебе, в конце концов! — хмурится жена. — Через десять минут идти на автобус. Давай-ка лучше покажу, что куда положено, а то в больнице не отыщешь.

Отец подходит к чемодану. Божена хотела было выйти из комнаты, но, сделав шаг-другой, раздумала, остановилась у окна. Постояла, посмотрела во двор, потом прошла в следующую комнату, к другому окну. Отъезд отца ей уже как-то безразличен. Она разучилась радоваться, находить в чем-то удовольствие, ей все равно…

Вышла из комнаты, лишь когда настало время прощаться.

Потом снова вернулась к окну и глядела вслед отцу и Имриху, пока они не скрылись из глаз.

В поезде Имрих охотно поговорил бы с отцом, но тот сидел притихший и неприступный. Только смотрел и смотрел на убегающие поля, точно проезжал здесь впервые. Они не говорили ни о предстоящем лечении, ни о зеленевшей за окнами по обе стороны железнодорожного полотна пшенице, сорта которой интересовали молодого историка. У Имриха было ощущение, будто они просто доверились движению поезда, сперва этого, потом того, на который пересядут. В городе поезда сменит большая больница. По ее виду вообще не определишь, кого она приняла в свою таинственную утробу и что с ним там делается.

«И все-таки мы едем, — вдруг осознает Имро, — а это сейчас самое главное. Движемся по рельсам, каждая секунда приближает нас к больнице. Что-то сдвинулось с места, открылась какая-то перспектива. И я к этому причастен, это толчок, который исходит от меня и который вселяет в меня бодрость вопреки всему на свете».

На третий день после отъезда отца Божена, спеша к дневному кормлению, встретила на хозяйственном дворе зоотехника Петера.

Первое, что бросилось в глаза: парень сбрил бороду.

— Ого! — весело воскликнула она. — Да ты вроде помолодел!

Зоотехник хмурится смущенно, словно не бороду сбрил, а постригся наголо.

— Надоело, — буркнул он с деланным равнодушием.

— Только потому ты ее и сбрил? — не отстает Божена. Пристально взглянув на нее, Петер покачал головой. — Ага! Значит, кому-то, вернее, какой-то особе женского пола это не нравилось! Правда?

— Можешь не спрашивать…

— Это еще почему?

Божена с любопытством смотрит на Петера, он отвечает ей жадным мужским взглядом.

— Тебе лучше знать.

— Мне?

— А то кому же!

В его словах укоризна и признание, прибавлять к ним ничего не надо. Усмехнувшись, Божена идет дальше… «Когда это я говорила ему про бороду? Помню, когда приехала домой, обронила словцо-другое… Но я ведь не всерьез… Так значит, из-за меня… Впрочем, какое это имеет значение, Петер», — мысленно по-товарищески упрекает она парня. Интерес зоотехника не слишком ее волнует. И все же приятно. Сразу легче на душе. Это не тот мужчина, которого бы она хотела любить, но он дал ей повод помечтать о ком-то, пока еще неизвестном, ради кого она стала бы причесываться, да прихорашиваться, да смотреться перед свиданием в зеркало.

Когда, где и как это придет? Кажется, все это пока на другом, далеком берегу.

Но где тот берег, как до него добраться? И доберется ли она вообще?

Божена начинает кормить телят и через минуту замечает, что почти не видит окружающего. Загляделась на туманную картину: дома, деревья, люди, и все это подернуто какой-то дымкой. Ничего толком не разглядишь, но тем притягательнее. Божене хотелось быть там, сбросить бремя забот, погрузиться в радостное ожидание.