Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

— Можно, я забегу на пять минут на радио, у меня там работы на полчаса… Все равно стоим… — говорит он, сбрасывая парик на песчаные наносы доисторического моря, и огромными прыжками исчезает там, где в дыму за холмом угадывается город.

Пекар, топая в белом тумане, как слепой, натыкается на краю песчаного откоса на свою жену.

— А ты что здесь делаешь?

— Смотрю. У меня отгул.

— Еще бы! Ондращак строг на прогулы!

Штаб радостно принимается выкапывать из морских отложений окаменевших улиток, мастер Капсюль-детонатор размышляет, не подорвать ли ему огромный карниз, чтобы без труда добыть окаменелости. Режиссер устроился над песчаным валом в тени под сосной и открыл на третьей, не раз перечитанной странице книгу, которую уже давно хотел тщательно изучить с карандашом в руках.

Но его тут же стала одолевать дремота, и, подумав еще что-то о послеполуденном отдыхе фавна, он заснул с книгой «Шокирующее искусство сегодняшнего дня» на груди. Снилось ему что-то о столовой общепита в древнем Вавилоне, где подавальщиц ужасно нервировали талончики на обед в виде тяжелых глиняных табличек. Подавальщицы никак не могли их сосчитать, вследствие чего возникла недостача галушек — предвестие крушения Вавилонского царства.

Банальный сон, банальное пробуждение. Когда он открыл глаза, над ним стояла странная личность в зеленом губертусе и щекотала его липкой былинкой в носу. Кто-то с сообщением из штаба, подумал авангардист, спрятал открытую книгу и сказал:

— Интересантное произведеньице. Каждый раз нахожу в нем что-то новое…

Неизвестно почему после этих слов он покраснел и замолк.

— Меня зовут Гутфройд Юлиус, дунайский волк. Катаракты, как свои пять пальцев. Вам приятно, но неинтересно. Я привел Гейзу. — И ткнул пальцем за спину.

— Гейзу? Да?

— Гейзу. Мне его одолжил двоюродный брат из Шванцбаха, — Гутфройд подмигнул режиссеру и сделал рукой известный воровской жест, — он даже не спросил, для чего. У вас нет сигареты, босс? Спасибо, курить буду сам…

— Ну что Гейза, как поживает? — пытается выиграть время режиссер, с надеждой вспомнить хоть какого-нибудь знакомого Гейзу.

— Гейза — Гейза и есть. Другим ему не бывать.

— Держится, да?

— Старый! Договоримся, босс, по-честному! Вы мне дадите на пиво и курево, я вам одолжу Гейзу для вашего фильма. Все равно вам без него не обойтись.

— А сам-то Гейза что скажет? Он согласен?

— Не беспокойтесь, босс! Если он начнет взбрыкивать, получит палкой между глаз, он не будет финтить, как эта вот саанская франтиха.

— Вы его бьете?

— Без порки он за весь день с места не двинется.

У режиссера прояснилось лицо, в голове опять начали носиться вдохновляющие кинематографические идеи «Я еще в состоянии соображать, у меня еще, слава богу, черепушка варит, — мелькает у него в голове, — я еще такой фильмище накручу, всем утру нос».

— Идея! Немного садизма не повредит, сейчас это в моде. Бунюэльчик [117] Имеется в виду испанский режиссер Л. Бунюэль. , Бергман, Полански, они диктуют тенденцию…

Вдруг все зашевелилось, началось такое оживление, какого не переживал песчаниковый вал Сандберг даже в те времена, когда здесь снимали Беньовского [118] Речь идет о телевизионном многосерийном фильме о судьбе словацко-польско-венгерского авантюриста Морица Беньовского. . На втором плане на охраняемую флору опустился вертолет, отчаянные парни бегают под вертящимися пропеллерами и натягивают несущие канаты, воздушный вихрь вырывает из-под авангардиста «Шокирующее искусство сегодняшнего дня», и книга, махая страницами как веселая бабочка, слетает с откоса прямо к мастеру Капсюль-детонатору, который по размышлении зрелом именно в эту минуту взорвал вожделенный карниз.

Эльвира Пекарова толкает вверх по протоптанной туристами тропе старого козла Гейзу, который с трудом передвигает ноги. От Девинской Кобылы [119] Так называется высокий холм в Братиславе. спешит — в направлении, указанном туристам зеленым дорожным указателем, — Карол Пекар со своей козой и имитатором Дуланским. Там, где когда-то было дно моря, все собираются вокруг режиссера, и Пекар без слов приветствия и обращения открывает дискуссию:

— Говорят, вы хотите поручить роль, предназначенную моей подопечной, какому-то сомнительному старому козлу? Я протестую! В сценарии черным по белому написано: коза.

— Я присоединяюсь к протесту, — поддакивает Дуланский. — Я не могу дублировать совершенно неизвестного козла, не имеющего элементарной подготовки и актерских данных!