Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Из своего ассистента он не делает мальчика на побегушках, как некоторые зазнавшиеся знаменитости, спокойно предоставляет ему самостоятельность в менее важной части работы, на которую у него самого порой просто не остается времени. Он умеет различать, что более важно, а что менее существенно, ибо день короток, а творческих планов уйма, и чего не отснимешь сам, за тебя отснимут другие. Вот и сейчас он примчался из Кошицкой телестудии, где оставил кого-то вместо себя, чтобы успеть еще на демонстрацию дневных съемок, которые на этот раз полностью поручил своему помощнику.

— Уф, это был полет! — сообщает он, торопливо снимая плащ. — Из-за тумана минут сорок торчали на аэродроме… Ну, Миланко, как там, порядок?

— Вроде… — смущенно отвечает молодой ассистент и опускает глаза на груду заметок и набросков, которые он делает — в подражанье Эйзенштейну.

— Только чтобы там не было какой-нибудь виселицы! — предупреждает режиссер.

Это больное место Крупецкого. Однажды, когда он был еще начинающим режиссером, не отснявшим и десятка полнометражных фильмов, у него в кадр попал висящий сверху микрофон, и хотя это была, пожалуй, единственная его техническая ошибка, ему пришлось вытерпеть множество язвительных уколов от злорадных коллег на тему «виселицы». С тех пор он тщательно следил за всем, в том числе и за этим несчастным микрофоном на шесте. Так сказать, боролся за качество.

— Зачем виселица… — неуверенно возражает ассистент, и кадык резко подпрыгивает на тощей шее, как бакен на бурном Адриатическом море.

— Какая там виселица…

— Вот именно, мы же не Яношика снимаем, чтобы нам понадобилась виселица [75] Яношик Юрай — словацкий национальный герой, благородный разбойник, который «у богатых брал, бедным давал»; был схвачен властями и казнен. , — шутит Крупецкий, и все смеются; когда у капитана хорошее настроение, весело и в трюме. Самому автору шутка нравится до такой степени, что мелькает мысль: «А это ведь неплохая идея… Яношика давно никто не снимал, может быть, можно снова…» — А ну, покажите, что вы там наворочали…

Свет гаснет, и Миланко взволнованным голосом комментирует результаты коллективных усилий.

— Труба паровоза, правый профиль…

— Хорошо, — не преминет заметить какой-нибудь подхалим-торопыга.

— Труба паровоза, левый профиль… Труба паровоза анфас…

Крупецкий пока не говорит ничего — он спокойно выслушивает громкие замечания сидящих вокруг.

— Первый был, по-моему, лучше…

— Да, но у третьего глубина…

— Жаль, что камера не пошла больше на деталь…

Нам, дилетантам, все едино, с какой стороны ни покажи трубу паровоза, но распознать более подходящий ракурс — в этом, по-видимому, и заключается секрет режиссерского видения, ведь мнения о лучшем кадре, собственно говоря, расходятся и среди дискутирующих. Режиссер наконец решает:

— Берем все, в монтажной посмотрим. Я еще подумаю. Пошли дальше…

В эту минуту случается нечто из ряда вон выходящее, иными словами — бестактность. Вдруг отворяется дверь, и в полосе света незаметно, как один из лучей, в помещение проникает более маститый и старший по стажу режиссер, который скромненько усаживается с краю. По рядам пробегает шумок: это же не принято, чужой режиссер является смотреть работу своего коллеги, так же не делают!

— Позвольте, коллега, взглянуть, что тут у вас есть хорошенького, — говорит тот, прочно усевшись, и объясняет причину вторжения: — Я был в дубляже, но из Брно еще не привезли копии, так что у меня получилось окно… Я вам не помешаю.

— Разнюхивать пришел, воровать идеи! — шепчет кто-то Крупецкому на ухо. — Я бы его вышвырнул, будь он хоть сам директор!

— Это бестактность, это не принято, — нашептывает ему кто-то еще в другое ухо.

Крупецкий, махнув рукой, отвергает оба предложения. Конечно, он мог бы сразу выдворить непрошеного гостя, но с другой стороны… В конце концов, это ведь его, можно сказать, учитель… А Словакия такая маленькая, что каждую ссору слышно до самого Кракова…

Он оживился, откашлялся. Сейчас он покажет в присутствии более опытного коллеги целенаправленную и крепкую режиссерскую руку, не позволит спровоцировать себя! В эту минуту на экране появляется сцена в вагоне, в которой выступает и Пекар со своей подопечной.

— Стоп, стоп, там собака! — выкрикивает Крупецкий. — Что там делает собака?

— Что там делает собака? — раздались другие возмущенные голоса.

— Собака, какая собака? — Миланко делает вид, что ничего не заметил. — У нас, к счастью, еще два кадра…