Александр Рей - В поисках настоящего

– Чего?!

– Голова болит, – чтобы не трогали, объяснил Алан, как он делал всегда, желая поскорее отвязаться, и шмыгнул к себе.

В комнате наконец можно расслабиться – не нужно перед матерью исполнять «самый обычный день», будто его и вовсе не трясло, будто не отражался в глазах ужас, но «все в порядке, мама!». Скинув школьные вещи, напялил на себя домашнее тряпье и повалился на кровать. Усталость тяжелая, мучительная овладела им. И ведь знал наверняка, что дело здесь скорее всего в раздирающих душу сомнениях – именно от них он не мог спрятаться. Алан понимал, чтобы он не выбрал – последствия будут ощущаться на протяжении всей жизни. Столько условий надо соблюсти… и это, и это, и вот это…

Он и сам не заметил, как провалился, спасаясь от реальности бегством, в быстрый, на грани, поверхностный сон.

Снилась Мари. Она бежала чуть впереди, в руках держа стопку листов с его рисунками. Вроде бы он и не стремился ее догнать, но все же хотел сам нести свои рисунки. А она бежала, через каждые несколько метров оборачиваясь, чтобы паясничать и дразниться…

– Ну, не хочешь, как хочешь… – смеясь, повторяла она непонятно к чему сказанную фразу, и из волос доставала перьевую ручку, чтобы поставить внизу очередного листа те самых две буквы «D» и «А». – Теперь и этот мой. – И дальше бежать, чтоб затем обернуться, – «Не хочешь как хочешь…»

Удивительно, но Алан четко осознавал, что спит, понимая, в реальной жизни Мари не может себя так вести. Однако, менее обидно за столь наглое присваивание его работ не становилось.

Она бежала по дороге из деревни в сторону «Красного Замка», но на полпути зачем-то свернула к старому Городу.

– Ничему ее жизнь не учит, – подумал Алан, наблюдая, как она сверкает чумазыми, голыми пятками по каменной тропе.

Остановилась Мари посреди моста, еще раз помахала перед собой, дразнясь, рисунками, и последний раз произнеся эту бессмыслицу – «Ну, не хочешь, как хочешь…» – сиганула вместе с листами, через канатные перила вниз к бушующей воде…

Алан проснулся за секунду до того, как постучали – тихонько, как только мама может.

– Да… – протирая глаза, в кромешной темноте, отозвался он. В Горах всегда темнеет рано.

В комнату проплывает призрак матери, такой же блеклый, эфемерный, как бывает каждый раз, когда что-то происходит. Она садится на стул, включает настольную лампу. Оба щурятся, недовольные рассеявшим темноту искусственным солнцем.

– Как голова? – спрашивает мать одними губами, как если бы у нее не хватало сил, чтобы выдавить изнутри хотя бы слово.

Алан прислушивается к себе стараясь понять «как голова». Вроде нормально – что-то, какой-то осадок тяжести остался, но той разрывающей боли больше нет.

– Вроде нормально.

– Это хорошо. Не люблю, когда у тебя голова болит…

Мать водит старыми, намного старше ее руками по краю стола, очерчивая ровную линию. Ей всегда тяжело начать, Алан это знает. Каждый раз, когда в ее душе скапливалось что-то тяжелое до размеров непосильной ноши, она сначала спрашивала о всякой ерунде, затем какое-то время молчала, и лишь спустя с десяток ненужных фраз начинала говорить по сути. Часто ей не нужно было ничего отвечать, просто слушать. В такой беседе с Аланом, она находила что-то необходимое, исцеляющее. Из раза в раз проходя этот ритуал и лишь на секунду заглянув в душу матери, спустя всего пятнадцать минут Алан заставал ее счастливо суетящуюся где-то в районе кухни.

– Я вот тут думала… – наконец прервала она свое молчание. – Ты же скоро школу заканчиваешь… А ты умный, мой Аланчик. С самого детства был смышленым, умницей. Ты главное это… не уезжай никуда. (В который раз за сегодня сердце Алана екнуло). Не оставляй меня, хорошо?! Я завтра эклеры сделаю, твои любимые. Ты же их любишь… Отец тоже любит. Он телевизор сейчас смотрит. Ток-шоу. А мне не интересно, вот я и пришла к тебе сказать, чтобы со мной был. Иначе у меня ничего не останется. Только ты и есть…

Она бы еще так и говорила, и говорила около десяти минут, сбиваясь, перескакивая с мысли на мысль, смешивая настоящие, будущее и прошлое, тут же забывая сказанное, повторяясь… пока бы не иссякла. Но на этот раз вместо того, чтобы увидеть перед собой, как обычно, уставшую, несчастливую мамочку, Алан почему-то смотрел на жалующуюся, бессмысленно цепляющуюся за него, как за спасательный круг, боящуюся хоть что-то поменять бабу.

– А если меня все же не станет рядом с тобой, и я уеду куда-нибудь, что тогда? – решившись, перебил он ее стоны.