– А как тот цветок величают? – спросило дитя.
Бывший плотник задумался, седую стружку поцарапал на загривке.
– Видишь ли, доченька, дело какое… Тот цветок величают по-разному. Народ у нас, доченька, по всей Руси великой горохом раскатился, порохом рассыпался. Народ прижился даже там, где камни мохом не одеваются. А где народ прижился, там у него и язык появился – что ни слово, то на особицу. Вот у нас, например, там, где я жил до войны, такие цветы называются – поднебесники.
– Потому что под небом, – сообразила девочка, вспыхивая глазками, – как подснежники под снегом. Да?
– Поднебесники, доченька, это – глаза небес, так старики говорили в тех краях, где я жил до войны. А откуда там глаза небес – это, дочка, я не знаю. Может, ангел в ту пору пролетал над землёю да слезу уронил. Может, богородица шагала в тех местах и плакала от жалости за нищих и убогих. Всякое могло быть. Ну, спи, касатка, спи, поговорим ещё.
Утром дочка проснулась – улыбка сияет в глазах. – Папка, мне приснились поднебесники. Целый букет. – Да что ты говоришь? Не может быть. На высоте они растут так редко, что на букет нельзя насобирать. Это нужно будет целое лето ползать на карачках…
Дочка засмеялась.
– Ну, это же сон.
– Неужели? – Отец её щёлкнул по «клювику», так он нос называл. – Сон до обеда в руку, после обеда в ногу. Понимаешь?
– Нет. А как это?
– Да я и сам, честно сказать, не разберусь. Как это так: сон в руку? Сколько раз мне снилось золото в руках. Иду как будто по ручью, в котором полно золотого песка и даже самородки попадаются – вот такие, больше куриного яйца. А просыпаюсь – ни крупинки нет в руках. Вот тебе и сон в руку. – Отец улыбнулся. – И точно также в ногу. Да, серьёзно говорю.
Приснились мне однажды сапоги с хорошими подковками. Хромовые. А может, яловые, из шкуры телёнка, офицеры на фронте носили солдатам на зависть. Ну, в общем, дорогие сапоги. А просыпаюсь – мать честная! – в драных кирзачах.
Ну, перед этим я маленько, правда, выпил, вот и заснул на покосе. Так что вывод, дочка, здесь один: сколько ты не спи, а дело без тебя с места не сдвинется. Правильно? Поэтому давай-ка, хозяюшка, ступай за водой, а я покуда печку растоплю.
Девочка с ведром ушла к реке, остановилась под берегом, да и позабыла, зачем пришла. Мечтательно глядит куда-то вдаль, чему-то улыбается. Вода в реке такая пресветлая, спокойная вблизи, а чуть подальше – если повнимательней всмотреться – будто бы качаются на волнах поднебесники, зачарованно кружатся в водоворотах, лепестки теряют на перекатах.
«И что в них такого? Дались они мне!» – подумала девочка, вспомнив про свои хозяйские дела. Только и там, возле печи, и за столом, где она помогала отцу, девочка нет-нет да и посмотрит за реку – высоко-высоко за рекой вознеслись две громадных вершины, которые где-то в тёплой пазухе своей хранят поднебесники, цветы неземной красоты.
* * *
Бродяга Артемидий – могучий парень, смелый, в одиночку топтыжил таёжные тропы, не смущаясь дикостью природы и неприветливым характером погоды. Был он вообще-то не бродяга, а вполне хозяйственный, крепкий и надёжный человек. До семнадцати годков прожил под крылом старообрядческой семьи, потом отбился почему-то. Ушёл в непролазную глушь, где даже птица редко летает – ветки повсюду висят как силки.
В глуши Артемидий жил, не тужил не похуже дикого зверя. Первое лето спал на вольном воздухе; ночи были ясные, а если дождь перепадал, он устраивал ночлег под разлапистыми ёлками или пихтами – навесы такие плотные, словно тесовые крыши, ни капельки не пропускали. Ближе к зиме, когда иней закучерявился по утрам на полянах, Артемидий избушку срубил. Промышлял охотою, рыбачил. К людям редко выходил – недолюбливал, честно сказать. Самые лучшие люди на свете – это деревья, уверенно думал Артемидий. Дерево накормит, обогреет, оденет. От дерева нету вреда и угрозы. Да и звери в тайге, если их не тревожить, тоже хорошие люди. А вот эти, которые скачут на двух ногах, – эти самые страшные, от них не знаешь чего и ждать.
Артемидий сторонился двуногих – как будто сам шагал на трёх ногах. Завсегда старался быть подальше, если вдруг моторка стрекозой трещала вдалеке, если эхо от выстрела докатывалось до ушей. Но однажды вольная река задурила с ветром и дождём – и лодка Артемидия оказалась на таком зубодробильном перекате, на котором трудно в живых остаться. Слава Богу, он остался, а вот лодка померла – все свои деревянные ребрышки раскатала на камнях, бешеных от пены водоворотов. Когда Артемидий добрался до берега, дождь закончился – как подкосило широкой небесной косой. И радуга – словно кривая усмешка – растянулась над головою парня, мокрого, оборванного.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу