Николай Гайдук - Романс о великих снегах

Заскорузлый палец Артамоныча медленно добрался до курка – осторожно взвёл. Двустволка тяжело уткнулась в телогрейку на уровне сердца – прижала пройдоху к стене зимовья. Но тут же старик подумал, что телогрейка помешает выстрелу – и тогда холодные стволы нацелились прямо в лоб негодника – упёрлись так, что выдавилась кровь, побежала каплями на брови.

Испуганно и зло поморщившись, парень прохрипел:

– Дед! Ты чо? Уху… ухе ел?

Жутковато глядя исподлобья, старик сделал шаг назад и осевшим голосом предупредил:

– Разнесу башку, скотина! Говори! Где она? Что с ней? Жива?

Вытирая кровь со лба, парень поспешно заговорил: – Да жива, жива… Сбежала… Прыгнула и уплыла…

Почекутов пожевал пересохшими губами. – Побожись.

– Чего?..

– Побожись, говорю.

– А-а! Ну, вот те крест! – широким жестом изображая крестное знамение, этот пройдоха руку задержал возле пазухи, где притаился обрез. Но в ту же секунду он, видимо, понял, что не успеет достать, и рука опять ушла наверх. – Да вот те крест!

Землю жрать готов! Сбежала девка! Плавает как рыба! Старик поверил. Именно об этом он всю дорогу думал:

Внучка проворная, так шустро плавает.

Парень, отличавшийся звериным чутьём, мгновенно почувствовал перемену в его настроении.

– Ну, всё, батя, всё, не дури. Я опускаю руки, ты опусти волыну. Договорились?

– Нет!

– А что тебе надо ещё?

Старик молчал. Смотрел ему в глаза. Глубокая морщина в переносице побелела от напряжения.

– Поганец! – прошептал он, опуская двустволку. – Ступай своей дорогой, не стану я мараться об тебя.

Парень усмехнулся.

– А может быть, кишка тонка?

Вздыхая, Артамоныч снова посмотрел ему в глаза. Смотрел и силился понять, что же это перед ним такое? Зверь? Или всё же человек? Или какое-то исчадие ада, которое в последние годы всё гуще и гуще чадит над русской землей? Через какие такие страсти-мордасти должна была пройти эта горемычная душа, чтобы так испаскудиться? Ведь даже зверь не делает такого, что вытворяет он, который «царь природы». Нет, старик не мог понять такие вывихи – не в силах был понять. Ты вот сейчас прости его, паскудника, отпусти на все четыре стороны, так он же пройдёт по земле как Мамай – ничего живого не оставит.

Раздумья эти на несколько секунд расслабили Артамоныча.

Пройдоха сунул руку в пазуху – чёрный глазок обреза навёл на старика.

– Давай по-хорошему! – прохрипел, оскаливая золото зубов.

Артамоныч не испугался, оказавшись на мушке. Он слишком устал для того, чтоб пугаться.

– Я согласный. – Он качнул головой. – Давай по-хорошему.

Стали они расходиться в разные стороны, как расходятся люди на страшной дуэли. Впереди у старика белели камни – Мраморный откос, широкая вершина перевала. А у парня впереди – Чёртова скала, за которой должен быть обрыв.

Остановившись возле Чёртовой скалы, ощущая себя в безопасности, парень весело крикнул:

– А девка-то, ой, сладкая была!

Старик содрогнулся всем телом – точно камень сверху прилетел. Опуская голову, ружьё закинул за спину. Шабурша сапогами, он дальше побрёл и вскоре пропал за камнями.

Пройдоха оружие спрятал. Пошёл своей дорогой – вдоль обрыва.

Солнце, натужно краснея, ложилось на дальний хребет. Тайга внизу темнела. Пахло туманом, сырыми гранитами. Горная птица, похожая на орла, величаво проплыла над скалами.

Глядя в сизый обрыв над шумящей рекою, парень краем глаза отметил какую-то тень, промелькнувшую сбоку. Скорей всего это была тень пролетевшей птицы. Но через несколько секунд – за поворотом – парень вздрогнул от неожиданности.

– Ты?.. – пролепетал растерянно. – Ты, дед, как метеор! Ты чо забыл?..

В руках у старика ружьё сверкнуло, отражая закат.

Отступая к обрыву, парень стал бледнеть. Рука его незаметно поползла к обрезу в приоткрытой пазухе.

– Чо ты давеча сказал? Про внучку. – Курки двустволки хрустнули на взводе. – Чо ты сказал? Повтори!

– Я пошутил, старик, я пошутил! – Парень мигом выхватил обрез.

В темнеющих горах сверкнула вспышка.

Два выстрела – почти одновременно – слились в один гигантский гул, раскатившийся округлым эхом. Какие-то птицы взлетели с вершины скалы, обагрённой закатными отблесками. Шум реки ненадолго пропал.

А затем над тайгой, над гранитными кручами распласталась вечерняя, густая тишина, по кромке горизонта обагрённая остатками зари.

Старик, не понимая головы, понуро шёл и шёл куда-то в темноту, и только изредка смотрел на небеса, чтобы найти дорогу по дрожащим звёздам. Он страшно устал и так сильно ссутулился, будто гору тащил на плечах.