Сергей Литвинов - Лавка забытых иллюзий [сборник]

А дальше — приведу хорошо запомнившийся мне бабушкин рассказ:

— Я девочкой была, мы в Краснодаре жили. Вот меня мама каждый день и просит: сходи к тете Кате (так сестру моей прабабушки звали), возьми рублик. Что ж делать, иду. А она мне этот рублик когда подаст, а если не в настроении, так и швырнет!

К старости моя булечка стала слабенькой на слезы, и когда речь заходила о том детском воспоминании, глаза у нее всегда оказывались на мокром месте.

Гордостью семьи был Владик, старший бабушкин брат. Молодой ученый, блестящий химик, кандидат наук, стажировался в Германии.

Вот эта стажировка его и сгубила. Или — какие-то другие таланты. А может быть, что-то иное, совсем простое, о чем мы даже не догадываемся.

О бабушкином брате Владике напоминают сухие строки книги памяти жертв коммунистических репрессий, которые я нашел в Интернете уже сейчас:

Дьячков Владислав Дмитриевич:

1906 года рождения

Место рождения: Самарская губ.,

Новоузенский уезд, с. Алгай;

русский;

б/п;

старший инженер института Механобр;

место проживания: г. Ленинград, В. О.,

13-я линия, д. 26, кв. 58.

Арест: 10.09.1937

Осужд. 30.11.1937 Военная коллегия Верховного суда СССР, выездная сессия в г. Ленинград.

Обв. 58–7–8–11 УК РСФСР

Расстрел 30.11.1937

В этом обилии подробностей: дом, квартира, осужден и в тот же день расстрелян — есть какой-то дополнительный ужас.

Какая же мать простит того, кто убил ее сына! Какая же сестра простит убийство брата!

Конечно, и прабабушка, и бабушка ненавидели Сталина и его камарилью и всех большевиков. Но ничего не могли поделать. Даже высказаться вслух. Даже поделиться с самыми близкими. Наоборот, им приходилось скрывать свои эмоции, прятать как можно глубже и ради счастья внуков и детей говорить и писать совсем противоположное, что чувствовали: одобряем, ура, да здравствует.

Опять-таки вспоминаю рассказ бабушки — из тех, советских еще, лет. Брат Владик у нее был и навсегда оставался оракулом, светочем — она, воспитывая во мне правильный образ мыслей, часто привлекала его непререкаемый авторитет:

— Помню, во время революции Владик меня спрашивал: «Танечка, а ты за царя или за большевиков?» — «А ты?» — интересуюсь у него. «Я за большевиков». — «Ну, тогда и я тоже», — говорю.

Вот большевики ему за преданность и отплатили — казнили в возрасте тридцати одного года. Владик был в семье объектом культа: красивый, умный, образованный, воспитанный, ученый, интеллигентный. Меня хотели было в его честь назвать — да потом спохватились: нехорошая примета нарекать младенца в честь погибшего в расцвете лет, да еще и казненного. Я родителям и бабушкам очень благодарен, что в конце концов стал Сергеем. Кто знает, может, иначе трагическая тень судьбы Владислава Дьячкова легла бы и на меня.

Слава богу еще, что он жил в тридцать седьмом в Ленинграде, а Ксения Илларионовна и Татьяна Дмитриевна — в Краснодаре. Поэтому репрессии пощадили их — мать врага народа и его сестру. Лапы НКВД поленились, не дотянулись через полстраны.

Арест брата и сына был страшным ударом для них. Легенда гласит, что наша с Аней мама Екатерина Игоревна родилась слегка до срока, а именно, когда почтальон принес телеграмму из Ленинграда: Владику пришлось срочно уехать . Все в тридцать седьмом году понимали, что такое срочно уехать , и у бабушки начались схватки.

Бабушка была замужем за Игорем Павловичем Литвиновым. Мой дед, которому я обязан своей фамилией, четвертушкой крови и некоторыми чертами внешности и характера, женился на бабушке, потому что очень любил ее и добивался. Он даже обещал застрелиться (у него имелся револьвер), если она за него не выйдет. Бабушка не так чтобы очень уж его любила, но уступила, тем более возраст у нее уже подходил к критическому.

Наш родной дедушка, Игорь Павлович, был, в трактовке моей мамы и бабушки, тот еще прощелыга! Как впоследствии сам о себе сказал Высоцкий, «врун, болтун и хохотун». На семь лет моложе своей Танечки, он любил разгульную и красивую жизнь, шансонетки, рестораны — и на том самом пианино с канделябрами исполнял, к вящему ужасу бабушки и прабабушки, «Мурку»: «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая!..» Они с бабушкой сходились, расходились, снова сходились — пока наконец не началась война и деда Игоря не призвали на фронт. Что было дальше и кто кого бросил или не дождался — судить не берусь. Дед Игорь утверждал: она, Танечка, его оставила. А бабушка: мне надоело терпеть его выпивки и выходки.