Аркадий Лапидус - Любимец Израиля. Повести веселеньких лет

И поехало… Вернее, ехала машина, а мы за ней бежали. В основном, конечно, я. Только контейнеры опорожнишь и назад на место откатишь, а машина уже тронулась. Если успел на ходу на подножку вскочить – твоё счастье. До следующих контейнеров доедешь. А нет, то ноги в руки и догоняй. Догнал и налево. Или направо. Схватил контейнеры, разгрузил, поставил на место и бегом за отъезжающей мусоркой. Вскочил на подножку, уцепился за то, что под руку подвернулось, о железки шарахнулся всеми частями тела и едешь, отдыхиваешься. Если с правой стороны уцепился, то только вонизм и смрад из помойного чрева, а если с левой, то ещё и выхлопная труба дизельным зноем обкатывает.

Голова кругом!..

Где-то через час до меня начало доходить, что я влип. Да ещё как! И дело было не в том, что контейнеры попадались неподъёмные (для меня!), и даже не в темпе, беге и прыжках, каждый из которых мог закончиться под колёсами. То, чего я боялся и что ненавидел всю жизнь, явилось мне во всём своём великолепии: манёвра не было! Никакого! Как привязанный к хвосту обезумевшей кобылы, я бежал и бежал, а молодой пролетарий Эрец Исраэль (Земли Израильской) только подбадривал:

– Быстро-быстро! Давай-давай! Работа!..

– В одну телегу впрячь не можно осла и трепетную лань! – машинально огрызнулся я после очередного его допинга.

– Ия! Ия! – ничего не поняв, на немецком согласился туземец и оттолкнул меня, чтобы поправить контейнер.

– О соле мио! – ещё через какое-то время прохрипел я уже на плохом итальянском, поскольку впопыхах не взял никакого головного убора.

Теперь то одной ладонью, то другой я пытался прикрыть макушку. И улыбался. На все четыре стороны. Всё время. Как иностранец в гостях. Улыбкой мертвеца…

На моё счастье, израильтянин тоже к этому времени поджарился. Он остановил машину и, подбежав к какой-то вилле, начал пить из уличного крана. Я тупо уставился на белое пятно кипы, но, как только она отпала, ринулся к воде и облился с ног до головы.

Однако остудиться и напиться как следует туземец не дал.

– Работа-работа! – прокричал он опять, и дизель тронулся.

Следующий же контейнер оказался со строительной пылью. Когда машина опорожнила его, облако цемента и чёрт его знает чего ещё окутало нас и осталось на мне. Теперь любой житель мусорного бачка или отстойника сгорел бы от зависти, глядя на мой дизайн. Даже суровое лицо туземца смягчилось. Правда, не от чёрного чувства, но и не от сочувствия тоже. Какое-то подобие довольной улыбки мелькнуло и сразу же ушло обратно в подполье.

Эта неадекватная реакция меня и озадачила. Неожиданно я увидел то, что не хотел бы увидеть никогда. Меня «прописывали». И как новичка, и как репатрианта, не знающего местного языка. Причём ничего не делая для этого специально. Да и не нужно было ничего делать! Чуть меньше пауза, чуть больше скорость – и всё. То, что я мог запросто сдохнуть, никого не волновало. Так же, как и в тюрьме никого не волнуют ощущения и претензии того, кого насилуют по кругу…

И я обозлился! Не озлобился, а именно обозлился. Как когда-то в далёкой юности перед соревнованиями.

И произошло то, что должно было произойти: усталость исчезла! Сразу! В один миг! Как будто кто-то выключил или включил что-то в организме.

– Если тебя ударили по одной щеке, подставь другую! – тут же прозвучало в голове как приказ, и я, обычно не согласный с таким способом пробуждения совести у толстокожих, благодарно подчинился. В данной ситуации это был единственный вариант, ведущий к победе. Поэтому я выполнил его так, что у истязателей глаза заметно расширились.

Нет, я не бросился под колёсат и не нырнул в помойное чрево, хотя там уже плескалось непередаваемое по привлекательности белёсое озерцо жидкого ядовитого вонизма. Я снова стремительно растянул рот до оптимистической бесконечности и начал то, что и не кончал.

Но как!

Контейнеры летели, как пустые коробки из под обуви!

Мало того!

Успевая обслуживать свою сторону, я начал перехватывать ёмкости израильтянина…

Но главное – это лёгкость, с которой я бежал. Такое было только в далёкой юности, когда я марафонил по 20–40 километров перед соревнованиями. Напоминаю: "Лёгкие сжимались и разжимались автоматически, и я был не я, и всё происходящее виделось как будто бы со стороны!".

Пресловутая подножка была мне теперь до фонаря. Даже когда машина сделала длинный перегон, я только махнул рукой на приглашение туземца занять своё почётное стоячее место.