Юрий Буйда - Стален

Он даже ночью не мог успокоиться, ворочался, что-то бормотал, вскрикивал, стонал…

Когда я вернулся из реанимации, его не оказалось в палате.

На мой вопрос об Аристархе медсестра ответила вздохом.

Коронарное стентирование – транслюминальная баллонная ангиопластика – давно стало довольно заурядной операцией.

Врачи, получившие подтверждение моей платежеспособности, излучали оптимизм и каждые пять минут спрашивали, не холодно ли мне.

Планом операции предполагалась установка четырех стентов, но обошлись двумя, что облегчило счет за операцию минимум на четверть миллиона.

В реанимации я надеялся вволю почитать – в планшете было сотни три книг, но не получилось: вдруг запрыгало давление, и меня стали пичкать седативами.

Я слонялся по коридорам с холтером на поясе. Каждый день на третьем этаже встречал девочку лет семи-восьми, которая сидела в широкой нише у окна с видом на парк, положив худые руки на подлокотники инвалидного кресла.

– Ее готовят к операции на сердце, – сказала медсестра. – Врожденный порок… может не выжить…

– А что у нее? Даун?

– Да просто дурочка, – с мягкой улыбкой сказала медсестра. – Олигофрения у нее…

Я сел на диван у стены, рядом с которым стояло кресло, взял девочку за руку. Пальцы ее были на удивление длинными, теплыми, лунки ногтевых лож розовыми, пульс ровный, хорошо наполненный, хотя и немного частил.

– Как тебя зовут?

Девочка повернулась ко мне, улыбнулась, но промолчала.

Она была некрасива, но черты ее лица, взгляд из-под полуопущенных век были такими мягкими, такими нежными, что сердце у меня забилось чаще, чем у нее. Было в ее этом взгляде, в этой нежности ее угловатого лица что-то такое, что объединяло эту маленькую девочку и с Розой Ильдаровной, когда она успокаивалась после секса и задумчиво водила пальцем по моему животу, и с Фриной, когда она просыпалась и смотрела на меня с тающей полуулыбкой, и с Алиной, и с Ириской, и с Лу, и с Монеткой – с женщинами, которых я не мог забыть…

Я попытался высвободить руку, но девочка не отпускала, и я остался с нею.

За окном с веток падали последние листья, деревья стояли темные и блестящие, было тихо, и я задремал, держа девочку за руку и чувствуя слабенькое биение ее сердца, а когда открыл глаза, она сказала негромко: «Пи», и я сразу понял, что это значит «спи», и снова закрыл глаза. Холтер бесшумно фиксировал колебания электрических полей, образующихся при работе моего сердца, где-то в кухне двигали тяжелые кастрюли и беззлобно переругивались, я дремал, девочка безучастно смотрела в окно, и так мы и сидели, погруженные в полудрему, пока медсестра не вынула руку девочки из моей и сказала: «Поехали обедать, милая…»

На следующий день ей сделали операцию и увезли в реанимационную палату.

Ее образ остался незавершенным, потому что я так и не узнал ее имени.

Зима тревоги нашей была в самом разгаре, когда я вернулся в Москву в бабской меховой шапке, широких брезентовых штанах, рваных ботинках, в чужом пальто поверх грязного халата, небритый, с кровью и землей под ногтями, с мизинцем в презервативе и разбитых очках.

Проснувшись в подземном переходе на Плешке, грязный, вонючий, обоссанный бродячими псами, я попросил докурить у бомжа, пившего пиво рядом со мной, и с замирающим сердцем поднялся по лестнице к свету.

Меня трясло, в голове мутилось, болели все суставы, подташнивало, правое стекло в очках рассыпалось, едва я попытался его протереть.

Был первый день 2000 года, суббота, градусник на стене вокзала показывал пять ниже нуля, доллар в обменнике покупали по 28 рублей, людей на площади было немного, таксисты возле Ярославского и Ленинградского вокзалов курили в ожидании седоков, проститутки и бомжи под стеной Казанского завтракали с газетки, расстеленной на земле, мелко жевали и чокались бутылками.

По случаю праздника все редакции были закрыты, адреса Булгарина я не знал, и у меня не было в Москве никого, к кому я мог бы заявиться в таком виде, чтобы воспользоваться душем и переодеться.

В карманах пальто я нашел две патронные гильзы и скомканный грязный носовой платок, в штанах – горсть тыквенных семечек, зато в халате обнаружилось настоящее сокровище – деньги в конверте.

Этот халат висел в кухне «Алых парусов» на случай появления каких-нибудь проверяющих, например, врачей санэпидслужбы, которым и предназначался этот конверт с пятьюстами долларами. Тимур не скупился – за это его все и любили. А я в тот момент желал ему легкой жизни в бандитском раю – с фартом, «Мерседесами», девками, чистой водкой, золотыми цепями и малиновым пиджаком.