Юрий Буйда - Стален

– Пишут все, – сказал он, – не все умеют читать.

На следующий день я приехал к Грегору в редакцию, он усадил меня за свой компьютер и попросил отредактировать текст.

Это была рецензия на роман, популярный в Европе, а у нас только что переведенный: «Об этой книге было написано и посвящено много трудов… В романе страх употребляется вкупе с такими эмоциями, как изумление… Герой присвоил себе право… Под властью голосов он прокладывает топор сквозь череп героини… В итоге проведенного анализа можно выделить основные выводы…»

– И что с этим нужно сделать? – спросил я, пытаясь скрыть растерянность.

– Отпидорасить, – сказал Грегор.

– А степень редакторской свободы?

– В данном случае – абсолютная. У тебя не больше двух часов.

Через два часа я предъявил ему короткую рецензию на Дэвида Буна, известного у нас автора черных детективов, который начинал, однако, с романов в жанре хоррор. Его книга «Три луны, три солнца» о вражде двух аристократических семей, одержимых демонами, признана классикой жанра, и теперь русский читатель может с ним познакомиться, невзирая на усилия переводчиков.

– Годится, – сказал Грегор.

– А автор не психанет? Имя-то его стоит…

– Имя нашей газеты важнее имени какого-то сраного автора. Пиши заявление.

Я написал заявление с просьбой о приеме на работу.

В тот же день главный редактор издательского дома поставил на моем заявлении резолюцию, состоящую из одного слова: «Да!»

Тогда я думал, что перекантуюсь тут год-другой, пока не подыщу место получше, и подам заявление по собственному, на котором главный редактор, как это было принято, поставит резолюцию «Смерть предателям!»

Но предателем я так и не стал.

Я застал закат романтической эпохи издательского дома.

Когда-то, на исходе советской власти, этот дом создавался группой молодых людей, общность которых напоминала семейную. Но в этой семье не было ни отца-хозяина, ни строгой матери – только дети, братья и сестры, выходцы из семей партийной и советской номенклатуры. Они с иронией называли себя «мальчиками и девочками из хороших семей». Завистники называли их затею «бунтом отличников».

Их предшественники из круга «золотой молодежи» фарцевали, заигрывали с диссидентами, ходили нацистскими маршами или пытались угонять самолеты, а эти люди создали сначала газету, а потом и журналы, которые были не «важным средством коммунистического воспитания», а бизнесом. В сущности, они формировали русский бизнес и его язык. Их читателями были люди богатые и те, кто хотел разбогатеть, поэтому газета и журналы долго не знали проблем с рекламой швейцарских часов, немецких лимузинов и апартаментов на бульваре Османн.

Сотрудники газеты летали на выходные в Прагу, Берлин и Париж, покупали недвижимость в Испании и на Гоа, болели за «Манчестер Юнайтед» и знали Нью-Йорк лучше, чем Москву. Они были вхожи в Кремль и Белый дом, запанибрата с министрами и на «ты» с олигархами, они прочли все обо всем на всех языках ангельских и человеческих и лучше всех понимали, что происходит и как должно быть, они были молодым и дерзким меньшинством, одолевшим ветхое большинство, они были избранниками, светочами, пророками…

Главным их врагом был пафос. Когда в самом начале карьеры я не вычеркнул из текста выражение «бездушное государство», меня не оштрафовали на пятьдесят долларов только потому, что я был новеньким. А когда внезапно умер сорокалетний Грегор Замза, все его друзья подчеркивали в некрологах, что он никогда не носил галстука – это было бы слишком пафосно. Антипафос стал их пафосом.

Пафосу противостояли ирония, юмор, цинизм во всех его проявлениях вплоть до глумления – таков был стиль новой русской журналистики.

Но воздух менялся, крупные игроки рынка – главный адресат наших изданий – мало-помалу начали понимать, что главный бизнес в России – это власть. Тиражи и реклама покатились вниз. Новую журналистику стала накрывать жизнь, где молились на товарно-денежные отношения, а жили по законам крови и спермы…

Как писал Дмитрий Тренин, Россия и русские «оказались впервые за всю историю в ситуации, когда мы можем планировать наше будущее не как важная часть или центр какой-то интегративной схемы, а как национальное государство… Не нужно отказываться от части суверенитета в пользу других стран и институтов ради интеграции в западное сообщество. У нас бы все равно это не получилось, поскольку мы не умеем подчиняться другим. Как национальное государство с глобальной контактностью мы в XXI веке сможем добиться большего, чем нам удавалось в XIX – во времена империи, или в XX – при Советском Союзе».