После совещания С. пригласил меня к себе. «Н.П., давайте поговорим с вами, как партиец с партийцем». С этим зачином я уже был знаком – директору не могло прийти в голову, что должность старшего редактора занимает беспартийный. Дальше пошел разговор вязкий и бессмысленный: директор не хотел слышать меня, я не хотел понимать его. Он про дурную репутацию – я про заключение договора, я про заключение договора – он про книгу, которую, говорят, рассыпали в эстонском издательстве. Стало ясно, что договор С. не подпишет.
На следующий день я сказал Довлатову: «Сергей, может быть, вы отбили когда-нибудь у нашего директора любовницу? Вспомните. Уж так он не хочет заключать с вами договор». «Может быть. Может быть». И тогда я сказал роковую фразу: «Но вы пишите. Если у меня будет рукопись, я смогу вставить ее в план и против желания директора».
Довлатов исчез. Летом он обычно ездил в Пушкинские горы. Там, между прочим, пожаловался нашей общей знакомой, вернее, моему другу с детства и его знакомой А.А., что вот как ему в очередной раз не повезло: его редактор в «Детгизе» оказался кагебешником. Отпор он получил столь сокрушительный, что тут же извинился и пообещал переговорить со всеми, кому успел сообщить эту ложную информацию.
В издательстве он больше не появлялся. Мы столкнулись однажды на Литейном. Сергей шел с девушкой, приложил руку к груди и поздоровался. Можно было подумать, что просил прощения. Хотя кто знает? Вскоре он уехал в США.
По-настоящему, как мне кажется, Сергей извинился спустя много лет, когда меня избрали главным редактором возрождаемого журнала «Ленинград». Вокруг этого разгорелись политические страсти. На журнал претендовала группа «патриотически» настроенных писателей, которая образовала к тому времени свой Союз. Сергей говорил тогда по западному радио, что давно меня знает, что мы из одного литературного поколения, и я отличный парень и отличный писатель. Блефовал, конечно. Но это его стиль.
Теперь надо сказать, что скрывалось за моей роковой фразой.
Издательство, как и все советские предприятия, работало по плану. Это было святое. Нарушение плана влекло за собой огромные неприятности. Однажды я удачно и вполне сознательно использовал это обстоятельство. «Похождение двух горемык» Валерия Попова, как я уже говорил, было написано быстро и в ближайшем плане, конечно не значилось. К тому же отношение Стукалина к Попову тоже было не блестящим. Но и без того выхода книжки пришлось бы ждать три года. Однако в плане была книжка документальных рассказов о пионерах, того же, примерно, объема. В литературном отношении – совершенно безнадежная. Дождавшись срока, когда рукопись надо было сдавать на оформление, я сообщил директору и главному редактору (вместо Неуйминой это место занимал уже ставленник Стукалина), что мы имеем дело с творческой неудачей (был такой рабочий термин). Это значило, что деньги свои автор получит, но книга издана не будет. Однако, план! В редакции есть рукопись Валерия Попова, того же объема, готово и положительное редакционное заключение – можно хоть сейчас отдавать художникам. Это было спасением. Администрация взяла, конечно, экземпляр для ознакомления, но на этой стадии уже мало что могла сделать: в Москву ушла информация о замене позиции.
Этот сюжет и намеревался я повторить с Довлатовым. И рукопись на вылет в плане была. Но подозрительность Сергея, его потребность в трагедийном анекдоте погубила дело. Да и я – тот еще конспиратор! Не надо болтать. Хотя Сергей, мне кажется, виноватее.
Цензура – раз, цензура – два, администрация – три.
Конец поединка
Урок двадцать второй
Сюжет лебединой песни у меня готов. Сначала хотел сделать отношения с цензурой основой своих заметок. Но – утомился я от общения с прошлым.
Боролись с цензурой… Кто не боролся? Много времени я тогда провел в столице. Местная цензура всегда направляла за разрешением в министерство. Там, ближе к Кремлю, люди были сдержаннее и умнее: «Ну, ваши казаки дают шороху. Бери подпись, штамп внизу поставишь». Вот и ездил.
Ездил по поводу «просто рассказа» Радия Погодина «Рыба». Речь там шла о рыбе «серебристой, кое-где с позолотой, кое-где с воронением, кое-где подтонированной розовым, зеленым или сиреневым», о семге, сельди, золотой рыбке, белобрюхой камбале и не помню еще о чем. Какая из них смутила нашу цензуру, не помню. Но факт тот, что та рыба, которая водилась в наших водах, в наших водах, согласно официальным данным, не водилась (вспомните «Слоненка, которого кто-то выдумал»). Ездил утверждать рыбу.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу