Николай Крыщук - Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания

Реакцию Светланы Михайловны на мою наглость мне удалось оценить лишь через несколько месяцев – у гипотетического автора не было к тому времени в запасе ни одной опубликованной строки. Она оробела. «Ну, что ж, давайте писать заявку». «А что это такое?» – был ответ наглеца. «Я вам продиктую». Дальше: «Какой, вы думаете, у книги будет объем?» Я раздвинул большой и указательный пальцы сантиметра на три. «Напишем 10 листов». Не думаю, что С.М. в этот день обедала с удовольствием. Но она все-таки задала еще один необходимый вопрос: «Через какое время будет представлена рукопись?»

Я несколько лет в университете занимался Блоком в семинаре Дмитрия Евгеньевича Максимова. Знал о Блоке, кажется, все. Защитил диплом на отлично и был рекомендован в аспирантуру. Что мне стоит написать книжку для школьников? «Три месяца», – сказал я.

С.М. с донской стойкостью (почему с донской – объясню позже) выслушала и эту нелепость. «Давайте напишем год, – сказала она, – а если принесете через три месяца – тем лучше».

Мне, если не ошибаюсь, выписали по 150 рублей за лист и по 250 в случае массового тиража (все тиражи в «Детгизе» были массовыми). Для начинающего автора совсем неплохо. Дома, с согревающим сердце авансом, я выкинул из чемодана ласты и маску для подводного плавания, загрузил его книгами и уехал к семье в Крым. К осени дело должно было быть сделано.

Книгу о Блоке я писал пять лет. Но об этом как-нибудь по другому случаю. А сейчас об уроках, которые я вынес из этого эпизода общения с издательством:

1/. Заявка пишется не только для проформы – это способ сформулировать и осознать автору и редакции некоторые из своих ожиданий и обязательств. Жаль, что эта бюрократическая традиция утеряна.

2/. Объем рукописи удобнее обозначать не расстоянием между большим и указательным пальцами, а количеством страниц или авторских листов. Это еще не имеет отношения к Литературе, но может вызвать подозрение в наплевательском отношении к Делу.

3/. С другой стороны, если автор пришел с улицы и понятия не имеет ни о заявке, ни об авторских листах, это вовсе не значит, что он безнадежен – может и получиться. Тут дело в редакторском мужестве и интуиции.

4/. Добросовестно написанная рецензия – большое подспорье в редакторской работе, а вовсе не только способ перестраховки; такой рецензент будет отмечен финансово (на гонорар за первую рецензию – 60 рублей – я купил у спекулянта томик Осипа Мандельштама в Большой серии «Библиотеки поэта») и не останется без работы в случае творческого простоя.

Сейчас, увы, все это мало актуально – и начинающие авторы не приходят с улицы, и внутренних рецензий нет. Да почти нет ведь в своем прежнем качестве и редактора, о чем я искренне сожалею. Будем считать, что это уроки не практические, а нравственные, то есть без истечения срока годности.

Пора, однако, рассказать уже о том

В тарифицированной и унифицированной советской прозе пауза в повествовании обозначалась неприхотливо и одновременно с простодушной претензией на художественность. Примерно так: «Прошли месяцы. Давно облетела с деревьев некогда трепетавшая листва, и зарядили обыкновенные по эту пору для здешнего климата унылые дожди…» Удивительное все-таки знание жизни и необыкновенная наблюдательность были свойственны нашим мастерам слова. И ведь не поспоришь!

Так вот, прошло не помню сколько месяцев. Константин Иванович Курбатов решил покинуть пост старшего редактора и уйти, как тогда говорили, на вольные хлеба.

Мы были знакомы. В довольно серьезном уже возрасте К.И., журналист и в прошлом морской летчик, стал осваивать профессию детского писателя. Для освежения впечатлений о детской жизни приехал он однажды на летний сбор подростковой организации «Фрунзенская коммуна», активным участником которой был и я. Когда мои литературные притязания вполне обозначились, руководитель коммуны Фаина Яковлевна Шапиро послала меня, школьника, для литературного освидетельствования к К.И.Курбатову, тогда сотруднику «Ленинградской правды». Он и стал, в сущности, моим первым оценщиком и редактором. К.И., прочитав мои опыты, сказал: «Вы – писатель». Силу и благородство этого раннего поощрения переоценить невозможно . Окрыляла не доброта, а твердая определенность. И вот теперь, уходя на вольные хлеба, К.И., получалось, снова помогал мне.