Джесси Бёртон - Муза

И все же я знала, что слишком далеко ушла в противоположном направлении; что-то должно было измениться. С тех пор как я взяла в руки перо, именно удовольствие, полученное людьми от моих произведений, стало тем мерилом, которым я измеряла уделенное мне внимание и с помощью которого определяла, что такое успех. Когда меня стали награждать общественным признанием за частный творческий акт, нечто очень важное было утрачено. Мои сочинения стали для меня некоей осью – за нее держались и мое самосознание, и мое счастье. Теперь эта творческая реализация была устремлена вовне, я стала отдавать себе отчет в том, как она происходит. Меня просили снова и снова доставить людям удовольствие, пока повтор этого акта сам по себе не стал актом.

Стихотворение, сочиненное на свадьбу Синт, стало для меня отличным подтверждением моего ощущения, что сочинительство должно быть связано с долгом. Я столько времени писала с конкретной целью получить одобрение, что уже и забыла о происхождении художественного импульса: ничем не замутненное, чистое творчество, обитающее за пределами успеха и неудачи. И где-то на этом пути необходимость быть «хорошей» стала оказывать парализующее воздействие на мою веру в то, что я вообще могла писать.

Таким образом, мое признание Квик в том, что я хочу публиковаться, оказалось не таким уж маленьким шагом. Оно до некоторой степени сигнализировало о моем желании быть принятой всерьез. А Квик говорила мне: «Что ж, может, ты не такая уж особенная, а может, и особенная – в любом случае, это ровным счетом ничего не означает, и уж, конечно, никак не влияет на твою способность писать. Поэтому перестань волноваться и берись за дело».

Квик сказала мне, что я не должна ставить во главу угла одобрение других людей; она принесла мне освобождение, которого сама я не могла себе дать. Она поверила в меня. Она убедила меня полностью раскрыться, и, как выяснилось, это не требовало таких уж больших усилий.

Касаясь кожаного переплета записной книжки, я погрузилась в воспоминания. Начала я сочинять стихи еще совсем маленькой девочкой, потому что мне нравилось представлять себе параллельные возможности. Вот и все. В то воскресенье я впервые за долгое время взяла ручку и стала писать.

В понедельник вечером – а это как раз и был мой день рождения – мой отпечатанный на машинке рассказ лег на стол Квик. Я не была уж совсем самоуверенной – этакой школьницей – крепким орешком с отличными оценками, – поэтому, пробираясь к ней в кабинет, ощущала некоторый трепет. Я не стала сопровождать текст запиской; она и так бы поняла, от кого это.

Мне нравилась ирония, которую я находила в том, что, как в школе или университете, я предъявляла свой рассказ кому-то для одобрения, но меня слишком долго приучали к тому, чтобы писать для читателей. Однако на этот раз я не собиралась настолько зависеть от реакции публики. Если бы Квик мой рассказ не понравился, возможно, это было бы не так плохо. Теперь он уже вышел из-под моего контроля.

Когда я собиралась уходить, путь мне преградила Памела.

– Слушай, ты больше не можешь это скрывать, – сказала она.

– Что-что?

– Ой, перестань. Ты расхаживаешь с таким видом, словно тебя Амур ущипнул за щеку. Ты даже забыла приклеить марки на эти конверты. Это на тебя не похоже.

Я вздрогнула – а ведь Памела оказалась более наблюдательной, чем я о ней думала.

– Понятия не имею, что ты имеешь в виду, – отпиралась я.

– Оделль, я все равно от тебя не отстану. Буду твоим Скотленд-Ярдом. Ты что, встречаешься с тем парнем, да? Да вы же с ним и пяти минут не успели поговорить, когда он тут появился.

Я взвешивала варианты. Если я не скажу Памеле, то придется мучиться, выслушивая ее бесконечные гипотезы, которые (насколько я знала Памелу) грозили стать все более диковинными и неистощимыми – или просто признаться ей и разом с этим покончить.

– Возможно, – промолвила я.

– Ага – Лори Скотт. Какой-то он мажористый, да?

– Откуда ты знаешь его имя?

Памела сияла, довольная собой.

– Так оно ж прямо здесь, в регистрационной книге. Написанное твоей собственной прекрасной рукой. Может, нарисовать вокруг него сердечко, специально для тебя?

– Заткнись.

– А Квик знает?

– Квик знает.

– Откуда?

– Засекла нас, когда мы целовались в приемной.

– Ну, ты даешь! – Памела заухала от хохота, и я не смогла сдержать улыбки – это признание действительно поражало воображение. – Черт бы тебя побрал, Оделль, я и не знала, что в тебе такое есть. Видно, ты ей нравишься – другая девчонка в два счета бы отсюда вылетела за такие художества.