Владимир Рафеенко - Краткая книга прощаний

Богу нравилась его лаконичность.

Трахнул Заболот суку. Сука отряхнулась, надела золотые кольца и браслеты, хрустнула костями и пошла.

«Какая светлая и удивительная женщина, — думал Заболот. — Муж — химик, денег — свиньи не едят, наверно, дверь перепутала. Да и улицы, вообще-то, все одинаковые. Особенно в новых микрорайонах под Рождество. Как их тут разберешь?

А кроме того, век мой, зверь мой, кто сумеет… Нет, отличная баба».

Их поезд шел по расписанию, но сошел с рельс. И так ехал ночь.

Утром остановились — беда. Горы какие-то, овраги, козлы сидят на вершинах.

Пассажиры из вагонов высыпали — ничего не поймут.

— Тибет? — спрашивают.

— Нет, — говорит машинист, — не похоже.

Сам же задумался, стал совещаться.

— Альпы, — говорит, — но окончательно, как приедем.

— Да, — согласилась Марта и ударила мужа по голове.

Колечка К. поцеловал Барбару в ногу. На землю упала тень самолета. Барбара протянула вторую и накрыла панамой лицо.

Колечка К. поцеловал и эту.

— Пить хочешь? — спросила Барбара из-под панамы.

— Не, — сказал юноша и полез с поцелуями вверх по ноге.

Старые плавки. Жесткие волосы.

Когда же уймется жара…

Настася по привычке влезла на березу. Миша остался внизу и все прекрасно видел.

Домой шли за руки. Летали комары. Вдалеке мычали коровы.

— А давай не пойдем домой, — предложил Миша.

— Стыдно, — сказала Настася, — заругают.

— Тю, — сказал Миша и пошел вперед.

Пришел Брокгауз и Ефрон в больничку.

— Раздвоение, — говорит, — сделайте что-нибудь.

— Не фантазируй, — сказал терапевт и понюхал ногти.

— Нет, ну как же, — запротестовал Ефрон и Брокгауз.

— Да так вот, — пояснил медик, — так как-то все…

Полетел трубоплан в Грецию. Мама родная, все гудит, двигатель — гу-гу. Летатель за рулем, пассажиры возбудились, реки внизу мелькают.

— А я иду, шагаю по Москве, — орет летатель. Пот с него течет, член стоит. Перелет, одним словом.

Вдруг заходит стюардесса и говорит загадочно:

— А Греции — нет.

— Как нет? — удивляется трубоплан.

— А так, — кокетничает стюардесса, — слямзили.

— Да-да, — понимающе ухмыляется летатель, — Греция — родина Европы!

— Умерла от родов, — хохочет помощник летателя. — Воздуху, воздуху больше!

— Как хотите, — сказал трубоплан и упал в море.

— Жу-ж, жу-ж, — эскадрилья в небе плывет.

— Бу-бу-бу, — зенитки бахают.

А по радио Бранденбургский концерт передают из Берлина.

Расплакаться можно.

Бандит Матвеев выпрыгнул из леса. Связал двух монахов, изжарил и съел. И все.

«Без базаров, — думал Матвеев, — а мужиков жалко».

Дождь пошел. Выехали велосипедисты. Едут, перекликаются.

— Маша, я здесь!

— Я здесь, Евгений, я твоя!

Понятно, что хоть и не голоден был бандюга, но рассердился. Все-таки поприличней как-то надо. Взял и съел велосипедистов.

Сел на пенек Джо Дассена послушать. Сидит — икает.

Тут грибники.

— Ау, — кричат, — Машенька, ау, милая!

— Вот, блин, — расстроился Матвеев, — ну сдался им этот лес.

Взял и грибников съел.

Живот раздуло. Натурально, непроходимость.

А тут — лесники. Убили Матвеева, брюхо ему вскрыли, да и освободили всю эту дребедень. Такие звери.

Раз — выстрел. Раз — выстрел. Тпру. Кони — фыр, фыр.

— Привет, друзяки, — сказал батька Махно. — На электричках ездим?

— А они живут красиво, — пошутили всадники.

— Тикайте, — сказал Махно. — Кто убежит — ничего не сделаю, а кто не убежит — тот, что ж.

Как ломанулись!

Народ бежит, селезенка екает, ветер свищет.

— Туды его растуды, — загрустил батька, — русский народ, а бегают, как зайцы…

Пошел как-то автор «Слова о полку Игореве» к академику Лихачеву.

— Слышь, — говорит, — барин, может, не надо?

— Что вы, — говорит академик, — все нормально.

— Да неудобно как-то, — тоскует мужик.

— У вас великолепная проза, — утешает академик.

Вышел автор на улицу да и помер на тротуаре.

Разрушили печенеги Москву до основанья. Один пар клубится.

Москвичи, понятное дело, расстроены, сил нет. Что делать? Неизвестно.

К тому же, внезапно как-то все произошло, неожиданно, что ли. Никто ведь и думать не думал. Москвич Павел говорит москвичу Петру: