Анна Зегерс - Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

Однако Андреас придержал свой громкий клич. Он крепко стиснул губы, все еще спали. Там у стены спал Кеденнек, за его спиной, свернувшись калачиком, посапывала его жена. Духота в помещении ежесекундно сгущалась от пяти дыханий. Андреаса снова кольнула мысль о бобах, и стало противно, но уже опять заявлял о себе голод. Чертов голод! Он напоминал о себе то тут, то там. То забирался в голову и высасывал оттуда озорные голодные мысли, то в сердце, и оно горело и стучало, то в руки, и они становились мягкими, как масло, то ударяло в низ живота, промежду ног.

Андреас осторожно перелез через детей, оделся, слегка приоткрыл дверь, чтобы не дать ворваться ветру, крепко уперся ногами, чтобы устоять перед его натиском, и выскользнул наружу. Словно выстрелы в ночи, грохотало море, ударяясь о скалы. Лачуги на круче теснее сдвинулись в ряд. Андреас поднялся наверх, в трактир, здесь кое-кто еще околачивался. Он только спросил:

— Здесь она?

— Да, наверху.

Потом было совсем не так, как он вообразил себе заранее, — не так хорошо, но и не так плохо. Сперва она сунула ему что-то поесть, он сидел и поглядывал на нее, а потом сказала:

— Что это ты все вертишься вокруг меня, словно кошка вокруг горячей каши?

А потом пустила его к себе, и все у них обошлось просто и быстро. «Те, что много об этом треплются, — думал Андреас, — просто дурачье». К утру ему опять приснилось, что он спит с Клеве, а потом будто с детьми Кеденнека, и он невольно засмеялся, почувствовав в руках что-то чужое, колючее. Он еще помедлил в ее каморке. Мари он понравился, она сказала:

— Приходи еще, когда надумаешь.

Но надо было уходить, он отворил дверь и вышел, слегка погрустневший. Было в точности, как при возвращении из плавания, когда снова тебя обступают все те же стены, зима, дети, бобы. Андреас спустился по лестнице. Прежде он думал, что должно быть стыдно проходить через всю комнату, а сейчас ему было все равно. У стены стояли двое местных, деревенские. Впереди у окна сидел Гулль. Он повернулся спиной, но Андреас его узнал и застыл на пороге, не выпуская дверную ручку.

Накануне вечером Гулль убеждал рыбаков не откладывать собрание до следующего месяца, а назначить уже на ближайшее воскресенье. Гулль был спокоен и уверен в себе. Никто бы не мог его в чем-нибудь упрекнуть. Он мог остаться здесь или уехать, как захочет. Говорили, правда, что со следующей недели пароходное сообщение с островом отменяется на зиму и только однажды в месяц будет курсировать почтовый пароход, но Гулль решил остаться здесь по меньшей мере еще на месяц. Эту ночь он переспал внизу. Рано поутру пришли к нему оба рыбака, которым поручено было обойти всю округу и созвать людей на собрание. У них были к нему еще вопросы. И только когда они ушли, Гулль спохватился, что уже через несколько дней по всей округе станет известно, где он скрывается, и тогда его изловят и всему конец. А он не хотел конца, а хотел еще много чего другого, помимо Санкт-Барбары, моря, и товарищей, и женщин, и других портовых городов, и чтобы снова, и не раз, повторился для него апрель.

Рыбаки, затиснув свои шапки в колени, двигали в раздумье челюстями, словно пережевывая что-то, что не так легко было разжевать. Они терпеливо ждали от Гулля ответа. И Гулль снова стал убеждать их — непременно, чего бы то ни стоило, созвать людей из Бле, Эльнора, Вика и других поселков, хотя бы и под выдуманным предлогом. Наконец рыбаки ушли.

Андреас все еще стоял на лестнице. Он все еще пристально разглядывал спину Гулля. Гулль курил, уронив голову на руки. Он не видел, что кто-то сзади за ним наблюдает. «Ему-то что, — думал Андреас, словно прочитав это на спине у Гулля. — Ему небось не придется проторчать в деревне еще одну бесконечную зиму, не придется возвращаться в такую халупу, какая ждет меня».

Рыбаки из Санкт-Бле, Санкт-Эльнора и еще более отдаленных деревень до самой границы округа на северо-востоке и до порта Себастьян на юго-западе собрались в то воскресенье в Санкт-Барбаре, расположенной как раз посередине, чтобы поговорить о своих общих трудностях. Они вышли рано, чуть забрезжило, и большинство двинулось по тракту, который на расстоянии километра от моря вел вдоль берега. За мужьями увязались жены; у многих были родственники в Санкт-Барбаре, и они воспользовались случаем повидать своих. Кое-кто даже прихватил детей, а не то еще проревут весь день. Спереди им хлестал в лицо мокрый зимний ветер, позади постылым грузом тащились женщины. Рыбаки шагали сумрачно и недовольно, высоко подняв воротник. Они бы нет-нет перекинулись словом, кабы ветер не затыкал им рот при малейшей попытке его открыть. Где-то позади громко заплакал ребенок. Франц Кердек подумал: «Это мой!» Франц Кердек из Санкт-Эльнора подумал: «Это плачет мой младший, а к Новому году, глядишь, надо ждать нового. Нет, нам нужны не две, а по меньшей мере три пятых доли, да семь пфеннигов с килограмма рыбы, да новые тарифы». Антон Брук думал: «Хорошо, мои остались дома… По меньшей мере три пятых доли, да семь пфеннигов за килограмм, да новые тарифы. Проклятый дождь!» Эльмар из Бле думал: «Такое уже было в Себастьяне. Не это ли ожидается в Санкт-Барбаре? Нам нужны новые тарифы да семь пфеннигов с килограмма рыбы». Ян Дик думал: «Мать уже долго не протянет. Не мешало бы пропустить рюмку-другую. Добиться бы новых тарифов и трех пятых доли».