Энн Тайлер - Морган ускользает

– Ах, Эмили, посмотришь на тебя, до чего же ты взрослая стала…

Эмили села на софу между ними. Клэр опустилась в кресло-качалку.

– Ты что-нибудь ела? – спросила она. – Умыться не хочешь? Коки выпить? Или пахты?

– Все хорошо, – ответила Эмили. Она и вправду чувствовала себя греховно хорошо, ни в чем не нуждающейся, более крупной и сильной, нежели эти трое вместе взятые. Она сложила ладони на своей сумочке. Молчание. И Эмили сказала: – Так приятно вернуться сюда.

– Тетя Мерсер обрадовалась бы, верно? – спросила Клэр.

Все зашевелились – тема для разговора нашлась.

– Ох, она бы просто счастлива была, увидев, как ты здесь сидишь, – сказала тетя Джуни.

– Жаль, что она так и не повидала тебя, – сказала Клэр. – Жаль, что ты не смогла приехать до ее кончины.

– Но кончина была безболезненной, – сказал Клод.

– О да. Она такой всегда и желала.

– Раз уж ей пришлось уйти, что же, так лучше.

Клэр сказала:

– У нее было столько неприятностей с суставами, Эмили, ты и представить себе не можешь. Артрит, все распухло, сплошные узлы да наросты. Ей иногда и еду-то себе приготовить было трудно, но ты же знаешь, какой она была, никогда не сдавалась. Временами пуговицы на себе застегнуть не могла или номер на телефоне набрать, а у мамы тоже с локтем беда… я и говорила: «Тетя Мерсер, давайте я приеду, поживу с вами немного», но она отвечала: «Нет, я справлюсь». Все должна была по-своему делать. Ей всегда нравилось самой кошку кормить, она говорила, что та из других рук есть не станет, ну просто ей хотелось так думать; и письма непременно сама писала. На Рождество – помнишь, Эмили? Она как тебе писала, всегда от руки? И какой-нибудь подарочек для малышки посылала. А Пасха, господи, она обязательно собирала всех нас и все готовила сама, до последней мелочи. Начищала серебро, стол накрывала… но ей приходилось многое делать заранее, вдруг артрит разыграется, сама понимаешь… Я заглядывала к ней в Великую пятницу, а стол был уже накрыт скатертью и самая лучшая посуда расставлена. Я говорила: «Тетя Мерсер, к чему это все?» А она отвечала: «Просто хочу, чтобы все было готово, мама твоя из-за ее локтя мало что может, а я люблю, когда все в полном порядке». А про артрит она и не упоминала никогда, понимаешь? Мы только от доктора узнавали, как и что, он говорил: «Ей гораздо больнее, чем она признает». Не хотела она нас расстраивать и всегда старалась своими силами обойтись. В каком-то смысле даже хорошо, что ее Бог прибрал.

– Да, все к лучшему, – сказала тетя Джуни.

– Это над ней небо сжалилось, – добавил Клод.

– Надо мне было раньше приехать, – сказала Эмили. – Но я ничего не знала. Про артрит она ни слова не писала.

– Да, уж такой она была.

– Но она была бы довольна, что ты сейчас приехала, – сказала тетя Джуни.

– Неплохо бы тебе вещи ее разобрать – так много осталось хороших, и я знаю, она хотела отдать их тебе, – сказала Клэр.

– Да у меня и места-то в машине нет, – ответила Эмили. Но внезапно поняла, что этот дом нравится ей, весь – обои, покрытые узором из тоненьких, с осиной талией, цветочных корзинок, ковер со вздыбленным ворсом, фарфоровая туфелька на высоком каблуке, наполненная белыми фарфоровыми розами. Она представила, как переезжает сюда. Как снова начинает жизнь с того места, на котором ее прервала, пьет по утрам какао из салатово-зеленой кружки, которую нашла восьмилетней в коробке овсянки. А когда Клэр сказала: «Ну, Эмили, ее нефритовая заколка для волос, уж она-то никакого места не займет», тут же ясно увидела эту заколку с как будто древесными прожилками и переплетенными, давно почерневшими золотистыми листочками на одном конце. Удивительно, сколь многое отложилось в ее памяти. Подобно Шафордам, Гриндстаффам и Хэйткокам, дом тети Мерсер так и жил в памяти Эмили, каждая его покоробившаяся кровельная дранка, каждое окошко со средниками, хоть выйди на двор и проверь, хоть не выходи. Заколку лучше отдать тете Джуни, она такие носит, но в определенном смысле Эмили сохранит ее навсегда и будет мельком видеть, засыпая или просыпаясь и сама того почти не замечая, даже через пятьдесят лет.

– Боюсь, и для нее места не найдется, – сказала она. И, протянув перед собой руки, посмотрела на них – белые, сухие, с тонким, как проводок, золотым обручальным кольцом.

В четыре все встали и начали готовиться к походу в молитвенный дом. Старались укутаться получше и шарфами обмотаться, хоть день стоял теплый. Помогали друг другу, словно инвалиды. Клэр разгладила воротник Клода, расправила отвороты его пальто. А тетя Джуни спросила у Эмили: