Энн Тайлер - Морган ускользает

Гостиная была пуста. На кофейном столике раскрытая доска «Парчиси». Он перешел в прихожую. Из кухни позвала Присцилла: «Бонни? Уже вернулись? Так быстро?»

Морган метнулся к лестнице, стараясь не соступать с глушившего шаги ковра. Взлетел по ней так шустро, что и сам испугался – взлет был слишком бесшумным, слишком вороватым. Наверху его каблуки все-таки пристукнули разок по половицам, случайно. Он нырнул в спальню и похлопал себя ладонью по бухавшей груди.

Никто не появился.

Ее незастеленная кровать, ее ночная рубашка – лужица заношенного нейлона цвета слоновой кости на коврике. Все ящики комода выдвинуты. Дверцы стенного шкафа распахнуты. Морган на цыпочках подошел к нему. Шкаф был не похож на себя – чересчур много свободного места. Назвать его совсем запустелым было нельзя – ее неистребимая одежда, юбки с десятки раз подштопанными подолами, блузки пятидесятых годов с питер-пэновскими отложными воротничками, – но шкаф определенно был пустее, чем прежде. Полка, на которой Морган держал свои шляпы, теперь вмещала футляр от пишущей машинки, фен и обувную коробку. Коробку он открыл – пара туфель, тупоносых и таких устаревших, что они уже снова входили в моду.

Он выдвинул ящик ее тумбочки – тюбик крема для рук и сборник стихотворений Эмили Дикинсон.

Выдвинул ящик принадлежавшей ему (когда-то давно) тумбочки – купон на покупку растворимого кофе, шариковая ручка с подсветкой, крошечная кожаная записная книжка с позолоченной надписью «Ночные мысли» на обложке. Ага! Впрочем, ночных мыслей у Бонни набралось всего ничего:

Гель для стирки

Цветочник из Роланд-парка

День рождения Тодда?

Что-то стиснуло его запястье, точно когтями. Он уронил книжку.

– Сэр, – сказала Луиза.

– Мама?

– Я забыла телефон полиции.

– Мама, – сказал он, – я всего лишь хотел… забрать кое-какие вещи.

– 222-3333? Или 333-2222?

Запястье она не отпускала. Морган никогда не поверил бы, что она так сильна. Когда он попытался вывернуться, она только крепче сжала пальцы. Вырваться он и смог бы, но боялся причинить ей боль. Что-то очень хрупкое и ломкое ощущалось в ней. Он попросил:

– Мама, милая. Отпусти меня, пожалуйста.

– Не называйте меня «мамой», вы, нечесаный, лохматый прохвост.

– О, – произнес он. – Так ты меня не узнаешь?

– А с чего бы это? – спросила она.

Она была в воскресном наряде – просторном черном платье, хотя в церковь никогда не ходила, с камеей у горла. На ногах синие махровые шлепанцы, из носков которых торчали искривленные пальцы с пожелтевшими ногтями – тоже когти. На запястье Моргана словно защелкнулся костяной наручник.

– Я сказала женщине внизу: «У нас на втором этаже воры». А она: «Это снова всего лишь белки». А я говорю: «На сей раз воры».

– Послушай, если ты мне не веришь, спроси у Бриндл, – предложил Морган.

– Бриндл? – Она подумала, а затем повторила: – Бриндл.

– Твоя дочь. И моя сестра.

– Она говорит, это белки, – сказала Луиза. – А по ночам спрашивает: «Кто там бегает? Кто там топочет? Это воры?» Я отвечаю: «Это белки». А теперь я говорю: «Слышишь, на втором этаже воры?» А она: «Всего лишь белки, мама. Ты же сама всегда так говорила, верно? Прячут желуди среди чердачных стропил».

– О? У вас завелись грызуны? – спросил Морган.

– Нет. Белки. Или еще кто, шмыгают там…

– Будьте осторожны, – предупредил Морган. – Это вполне могут быть летучие мыши. Последнее, что вам требуется, это взбесившаяся летучая мышь. Знаешь, надо просто натянуть кусок сетки на…

Мать спросила:

– Морган?

– Да.

– Это ты?

– Я, – сказал он.

– Здравствуй, милый, – мирно произнесла она. И отпустила его запястье, и поцеловала сына.

– Рад тебя видеть, мама, – сказал он.

И тут от двери прозвучал голос Бонни:

– Убирайся.

– Ну что ты, Бонни! – удивился Морган.

– Вон отсюда.

Она держала в руках принесенный из магазина пакет, а пахло от нее корицей и свежим воздухом. Глаза ее тревожно темнели. Да, она не шутила, будьте уверены. Морган эти признаки знал. Он отступил от матери, однако дверь всего одна, и ее перекрыла Бонни.

– Я, собственно, уже уходил, Бонни. Да я и приехал, лишь чтобы спросить тебя кое о чем.

– Я не отвечу, – сказала она. – Уходи.

– Бонни…

– Уходи, Морган.

– Бонни, зачем ты напечатала это в газете?

– Что напечатала?

– Твое… объявление. Как оно называется?.. Некролог.

– Ой. – Губы ее чуть изогнулись, он хорошо знал этот изгиб – гримаску, выражающую нечто среднее между весельем и сожалением. – Вот ты о чем.