Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Сели с ним в стылой следственной комнате, и пошла беседа начистоту.

Итак, его версия.

Петровича вызвал к себе прокурор, полковник и друг, только не кум.

«Виталик, садись, кури, у меня дорогие. Да и сядь, напиши что-нибудь, зря что ли, комиссия у тебя месяца два заседала».

Виталик и пишет. Только что удивило: прокурор на какой-то бумаге печать не там ставит. Мы все привыкли, что на казённой бумаге печать ставится не абы где, а слева внизу. А тут синенький кругляшок ставится вверху, да ещё и справа.

Подивился, хотел было даже и пошутить. Совсем, дескать, заработался дружбан, уже печать не там ставишь, где надо. Предложил для разрядки: пойдём, что ли обедать. Подсказал прокурору: чего ты печать то ставишь не там? А тот убедительно твёрдо в ответ: «там, Виталик, именно там»! И на кнопку звонка нажал твёрдым пальчиком.

Зашли в кабинет двое, надели наручники на руки, а прокурор им вслед: «дураки, санкцию на арест заберите»! И эту самую бумагу им отдаёт.

А недописанные другом листочки бумаги так и остались у прокурора на столе.

За дело шустрее шустрого взялся следак, молодой и ретивый. То ли погоны хотел зарабатывать, то ли квартирку себе, то ли по жизни был таким, но рвение было жуткое. В ход шли и «я тебя урою!», и «сына не скоро увидишь, если вообще увидишь», и вовсе непечатные вещи.

Помучал следователь Виталика часа три, не дождался признания, и вызвал конвойного: в камеру, придурка такого!

А в камере что? Красота! Трое сидельцев, что шли за убийство, времечко коротали за картами и галдежом. Виталик съёжился, мечтал в полутень превратиться. Так и сидел, скорчившись, на полунарах. Ночка прошла.

А наутро увидел, что в камере полушубок пропал, свой, флотский и офицерский. Спрашивать вот у этих, что ждали автозак ехать в суд на расправу? Решил, что следователь молодой какой никакой, а всё же военный. Поймёт, что если не полушубок, то хотя бы китель жена передаст: в камере холодно до лютой дрожи.

Пришёл следователь, заикнулся Виталий про китель. В ответ ни гу-гу.

С женой повидаться просил, в ответ только заржали. Случайно тут вспомнил мой телефон. И то, самому позвонить не позволили, капитан (следователь) обещал сам позвонить. Позвонил.

Я вижу: человек духом совсем уж упал. И странные какие то глаза у него: красные от крови белки, глаза навыкате. Смотреть неприятно. Думала: били. Ан нет.

Но всё по порядку. Бить то не били, но от тоски, от предательства друга: сколько вместе выпито-съедено, сколько охот на бабенок да уток было исхожено, от безысходности, что ли, от хамства ментовского, от сокамерников-душегубчиков накатило всё разом и ночью Виталий повесился.

Секунд эдак тридцать до смерти осталось, как кто-то из камеры встал и от ужаса вздрогнул. Втроем то из петельки грешного вынули.

Успел даже письмо предсмертное письмо, не письмо, а целую летопись ажурнейшим почерком накатать, где всем сёстрам по серёжкам досталось, даже адвокату, то бишь мне, перепало. Уж и не знаю, за что. Ладно, простила висельнику его проблемы, и началась моя работёнка.

Прежде всего, успокоила грешного: пусть в камере попадаются разные люди, не всех из них звери, но все они – люди. Вот вы, разве считаете себя уголовником?

Вижу, доходит, кивает в ответ: нет, я человек.

Я: так и остальные такие же люди. Вот, спасибо скажите, из петельки вынули. Один из них наутро даже не смог показания в суде дать, так был напуган ночной переделкой. Ну, а что касается кителя офицерского флотского, так камера в жизни у своих не возьмёт: за крысятничество в зонах наказание жуткое. На воле-то дело другое, воруй, не попадайся, а здесь правила те ещё: не воруй друг у друга. Так что ищите тот флотский свой полушубок у ментов по квартирам да дачам.

И, как в воду глядела: нашёлся полушубок у одного из доблестнейших сотрудников нашей славнейшей милиции, оказавшимся, как ни удивительно, соседом по лестничной площадке нашего страдальца. Но это вскрылось потом.

А сейчас задача стояла одна: выстоять.

Кончилась наша первая беседа, и вскорости, в тот же день, попал человек на больничную койку с охраною бдительной. В больницу долго меня не пускали: нельзя. Таки прорвалась, пообщалась. А сколько потом в СИЗО в Симферополь наездилась! Считала, не меньше восемнадцати раз. И по делу ездила, и почти что без дела. По делу, так надо было позицию вырабатывать, защищать уже ошкуренного от мании величия подполковника в рамках уголовного дела. А проходил он по тяжкой статье. А без дела, так надо было каждый раз убеждаться, что «маски-шоу» с ним не работало.