Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Бедняга следователь! Попотел на работе, не праздничал. Даже обленившихся ребят из угрозыска заставил работать. Но всё было тщетно. Посторонних в доме не было. Вечеряли втроём: узбек, гость и Викентия мать, хозяйка жилища. Да, сидели и выпивали. А что тут зазорного?

Но кто-то же гостя убил?

Мы почти что ругались со следователем в поисках истины, пока разгадка сама не явилась. Викентия мать принесла передачу сожителю, а раз передача была вне очереди (он просил сигарет и носки потеплее), потребовалось разрешение следователя. Я случайно сидела в его кабинете, ожидая подругу, тоже сотрудницу следствия). Лениво переругивалась со следователем по поводу затянувшегося дела, когда она появилась на пороге: здоровенная бабища далеко за пятьдесят, жилистая и крепкая. Такая не то что топор, самого гостя могла поднять.

Положение стало таким щекотлививым, что срочно пришлось ситуацию обсуждать экивоками да намеками с Викентием: как ему заявить, что убийца, то матушка его родная? А, может, он сам догадается?

Каюсь, я, каюсь: пошел наш узбек по убийству в суд. В своё оправдание только скажу: судье я всю правду сказала. Может, поэтому дал он узбеку только пять лет.

Так узбек, добрая его душа, меня ещё и жалел, говорил: «не пропаду и в тюрьме». И то правда. Тюремное «сарафанное радио» быстро передало весть о том, что узбек взял грех на себя за любовь. Его даже ни разу не били. Ни камерники, ни охрана.

Викентий в колонию слал ему передачи, пару раз ездил, и рассказал, что узбек сейчас строит начальнику колонии то ли гараж, то сауну, а как только построит, тот его досрочно отпустит домой.

Страдать за любовь.

Летом Евпатория солнечна и тепла, во все тридцать два зуба скалится навстречу курортникам – деньги!

Зимой же тосклива, как волчий вой на закате. Дожди и скука. И люди зимой мелки и скучны, тоскливы и мрачны.

Прелюдия

Месяца за два или три до события обращался ко мне за помощью подполковник, назовем его Петровичем. Он «слегка» проворовался, не считая запуск в карман государства за тяжкое зло. Жаль для него, что государство счёт вело по иному. Государство предусмотрело за его грешки лет этак десять или даже и больше в суровом климате камер и зон.

Петрович никак не мог ни понять, ни поверить, что можно сесть, и надолго ему, такому красивому и обеспеченному, сидящему на должности, что позволяла вращаться в высоких кругах от депутатских до очень даже не очень.

Ну, подумаешь, комиссия чуть не три месяца заседала, бумажки на свет просмотрела, поопрашивала всех, от главного бухгалтера до последнего дворника. Не страшно и это. Людей своих он не боялся, в бухгалтере Марье Васильевне был уверен, почти как в себе. Люди на стороне воды в рот наберут: каждому шкура дороже. Ну и т. д.

Власть развращает не умных, иммунитет от неё прививается редко, самым уж избранным. Петрович считал себя избранным: ссылки на властных персон в его речи мелькали частенько. То генерал от разведки, то мэр не последнего городка, то прокурор в дружбанах.

Вот о прокуроре речь пойдет поподробнее.

Итак. Начинаем.

Начало

Исчез после двух или трех месяцев хождений к адвокату наш подполковник. Ну, думаю, всё обошлось, как это часто бывает.

Ан нет!

Звонок. Молодой и ретивый «следак» гарнизонной прокуратуры, из тех, что рвётся по трупам к звёздочкам на погонах, приглашает на встречу с моим подзащитным. Удивлена: у меня в производстве дел в этой прокуратуре пока не бывало. Настойчив. Иду. Опускаю долгое «стояние на Урге» у стен ИВС (изолятор временного содержания) милиции. Наконец-то дошла моя очередь, спускаюсь в подвал, подаю документы, как и положено.

Показали сержанты следственную комнату. Иду. Вдруг навстречу, как сорвавшийся с цепи пёс, начальник ИВС. Орёт, только что не матом, хватает за рукав полушубка. Не человек, псина псиной.

Мех полушубка рвётся, что та бумага. Ну, тут вскипела и я: не каждый же день можно позволить меховой полушубок прикупить. Баба и мех: страшные вещи. Особенно, когда они воедино.

Итак, пообщались, если можно сказать, сцепились авторитетами. Он мне: я тебя в камеру закрою, я – погоны оставишь на бетонном полу. До сих пор помню имя его: Жориком звали. По взрослому не Георгий, наречен при рождении Жоржем. Может, имечко повлияло на характер этой особы, или бездумная власть развила в нём наклонности идиота?

А в коридоре на нашу «цыганочку с выходом» собрались все не только менты, но и пара-другая подследственных. И среди них тот подполковник, без кобуры и фуражки, стоит, как линялое бельё на промозглом ветру: обвисший и серый.