Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Искали виновных не долго, и вскорости нескольких человек бросили в темноту следственных камер.

Мне достался Федя (имя подлинное, а фамилию называть не хочу). Его допрос в присутствии сонма милиции, прокурора, эксперта и меня, его официального адвоката, начался как всегда рутинно и пошло: имя, фамилия, и т. д. А Федька трясётся: зубы стучали, руки дрожали, глазки бегали по лицам сидящих, искали если не защиту, то хотя бы понимание.

Я сомнение прокурору высказываю: этот самый Фёдор, небось, ещё не проспался, не протрезвел. Как его пьяным допрашивать?

А прокурор: мы, мол, экспертов из столичного города «дёрнули», с техникой плохо, очередь, а на видеозапись надо снимать, пока Феденька тёпленький.

Ладно, уговорили.

Федька рассказывал всё.

Вечером сели в малосемейке, где он проживал и его на сносях подруга, поговорить за нессчитаемой водкой друзья, пришла и всем известнаяв городе Танька. В свои восемнадцать Татьяна славилась всем: драками, кражами, другими там «подвигами», которые сотворяла исключительно для своей славы и выгоды.

Выросла Таня в странной семье: мать была дочерью бывшего когда-то в дрянном том городишке начальником милиции.

Мамашка страдала гордыней чрезмерно. На каждом шагу повторяла, что дочка она начальника всех ментов. Скромно умалчивала, что бывшего.

Государство семье выделило четырёхкомнатную. То ли детей пожалело: всё-таки пятеро, то ли папашка Людмилы тогда постарался, я уж не знаю. Короче, живи да плодись, работай и деток воспитывай, как положено.

Как бы не так.

Папаша то работал, то нет, но всегда пил. Детей было пятеро. Старший, Серёжка, был лидером в жизни.

Когда-то мне довелось его защищать: шёл по малолетству по нескольким кражам. Тогда меня поразила одна его фраза: «если бы знал, что в тюряге так плохо, в жизни бы не полез в чужие окошки. Но так жрать было нужно, да дома пацаны жрать хотят, мал мала меньше Я ведь в первый-то раз с голодухи и полез в хату чужую, набрал дребедени там всякой, но, главное, поесть притащил пацанам. Понравилось. Я и полез то к одним, то к другим. Вот и попался».

Срок получил минимальный, но все-таки срок. Мамашка Людмила сыночку родному ни разу передачки не передала. И вообще, печали никакой о сыне в глазах её не было.

Танька осталась за старшую в этой бедовой семейке. Росла боевой, не то что бесстрашной, но без любых тормозов в голове.

Мамашка Людмила, мужа любила, ещё больше любила пылищу в глаза запустить народу, покрасоваться-потешиться. Могла на тридцатку, что профсоюз на детишек подкинул, зарисоваться с супругом в единственный ресторанчик, шикануть на халяву.

Уж за что Господь наказал начальника милиции, наградив такой доченькой, не нам судить.

А дети? Росли… Под прикрытием Таньки.

В тот вечер, когда напились и наелись в гостях у Фёдора и его беременной тёлки, Танька, уже носившая кликуху (погоняло, кличка) «Злоба», прицепилась к одной из блондинок.

Две блондинки-подруги нечаянно забрели в гости в расчёте заиметь знакомства с какими-то мужичками. Те мужички не пришли, причём чисто случайно. Автобус их опоздал, а пешим тащиться в далёкую даль даже из-за красавиц-блондинок было им «в падлу», как они выражались.

Подруга будущей жертвы глушила водяру наравне с мужиками, вторая блондинка рвалась домой: дома ждал пятилетний сынок, оставленный на соседку.

Да не срослось.

Танькины претензии были отнюдь не беспочвенны. Пропала одна из сережёк, золотая, между прочим, хозяйки жилища. Той самой, что была на сносях. Жертву долго искать не искали: раз Танька решила, что украла одна из блондинок, значит, так тому и быть надлежало. А в реальности украла она или нет, никого и не заинтересовало: всяких пинкертонов иль холмсов Татьяна с погонялою Злоба заменяла сполна. Перечить Танюхе, значит, нарваться на Танькину кличку. А уж её Танька оправдывала по полной программе.

Дивчина отказалась брать на себя вину в краже сережки. Долго уговаривать её и не думали. Бить первой стала, естественно, Танька. Били то в ванной, то в крохотной кухне, в заплёванной комнате тоже к жертве каждый ручоночку приложил. Руки связали по ходу, и одуревшая от обиды и побоев деваха почти что созналась в не содеянной краже.

Аппетит приходит во время еды, и деваху решили всем скопом вывести «в люди», то есть на улицу, в тёмное место, где ори не ори, никто и не выйдет. Шли долго вдоль тёмной ночной улицы, которая упиралась в посадку перед каналом.

Деваха тихо стонала, всё время просила простить. Надеялась, бедолашная, на пощаду от Таньки или Федьки, а больше всего уповала на защиту беременной Федькиной дамы. Даже клялась здоровьем своего пятилетнего сына, что серёжку ту на брала. По дороге мучители лениво тыкали жертву то палкой, то кулаками. Та от толчков поддавалась вперед. Так странная кавалькада двигалась к каналу.