Владимир Першанин - Я прошел две войны!

Но другая часть, по моему мнению, была из породы настоящих уголовников. Некоторые ни дня в своей жизни не работали, презирали колхозников и «работяг» и, судя по их настроению, воевать не собирались.

Не знаю, чем руководствовался суд, когда отправил на фронт рецидивиста Самараева. Было ему лет под сорок, имел он штук пять судимостей. Высокого роста, с широкими мясистыми плечами и шрамами на лице, он считался паханом. На рожон не лез, но внушал невольное опасение даже сержантам, командирам отделений.

Два его ближайших приятеля по кличке Шмон и Филин, тоже имевшие по несколько судимостей, зажали остальных осужденных, создали, по существу, шайку. Отбирали одежду получше у тех, кто послабее, воровали на кухне и чувствовали себя хозяевами.

Они не скрывали, что под пули лезть не намерены, собирались отсидеться до весны за спинами других, а потом «слинять» в теплые края. До нашего начальства их фокусы не доходили. Дело в том, что в штрафной роте не было принято «стучать» друг на друга. Да и опыта у наших командиров было не так много.

Уголовники, несмотря на свою развязность, знали, кого можно прижать, а с кем лучше не связываться. Они держали нейтралитет с нашей небольшой группой: танкистом Ютовым, Валентином Дейнекой, Аркадием Раскиным, со мной. Не трогали и Зиновия Оськина, хотя поддевали его:

– Ну, что, печник, готов кровью вину искупить?

У Зиновия, несмотря на молодой возраст (24 года), было уже трое детей, причем последний ребенок родился, когда он был уже в армии.

Когда не стало хватать сержантов, меня и Дейнеку вызвал командир штрафной роты Олейников и предложил возглавить в нашем первом взводе два отделения. Мы согласились. Нам присвоили сержантские звания, и мы включились в подготовку к будущим боевым действиям.

Взводный Трегуб не преминул съязвить по моему адресу:

– Был комбатом, а вырос до командира отделения. Если выживешь, взводом командовать будешь.

Я посмотрел на него и спросил:

– Тебе в голову не приходило, что нам вместе в бой идти?

– Угрожаешь? – набычился Трегуб.

– Я в сержанты не рвался. Если боишься меня, обратись к Олейникову, снова разжалуйте в рядовые.

– Запомни, я никого и ничего не боюсь, – высокопарно произнес лейтенант.

В общем, поговорили – как меду напились.

Последствием этого стал вызов меня к капитану-особисту.

– Что, угрожаешь командиру штрафного взвода?

Сказано было с долей усмешки. Капитан неплохо разбирался в людях и сообщение Трегуба всерьез не воспринял.

– Никому я не угрожаю, – устало возразил я. – Быстрее бы все кончилось.

– Думаю, что через несколько дней вас перебросят на передовую. Как считаешь, комбат, рота готова к боям?

– Вам виднее, товарищ капитан. У меня права нет иметь свое мнение, да и не комбат я, а всего лишь сержант переменного состава.

– А Олейников на таких, как ты и Дейнека, рассчитывает. Надеется на вашу помощь.

Капитан-особист не входил в штат штрафной роты, но появлялся довольно часто. Видимо, он нес какую-то ответственность за нас. В то время штрафные роты только начинали действовать. Никто не мог предугадать, насколько успешно мы выполним порученное задание.

К особисту я испытывал больше доверия, чем к своему командиру взвода. Но говорить откровенно с человеком, которого я толком не знал, я не решался. Уголовники, подвыпив, не раз высказывали, что в бою легко получить пулю с любой стороны. Тем самым они намекали сержантам, что с ними связываться опасно. И сержанты понимали – это не пустые угрозы. Особенно когда командир взвода численностью 90 человек не пользуется авторитетом.

Олейникова уголовная шушера побаивалась. Но у него под началом было три с половиной сотни людей. Капитан не мог уследить за обстановкой внутри взводов, а я считал, что она нездоровая. По крайней мере, в нашем первом взводе.

– Ну, иди, Гладков, – наконец отпустил меня особист. – И следи за языком.

«А тебе к людям бы надо получше присмотреться», – едва не вырвалось у меня.

В последующие два-три дня в роте шла подготовка к переброске на передовую. Кое-кому заменили обувь, шинели. Но валенки, несмотря на морозы, не выдавали. Люди получали ботинки на два-три размера больше, теплые портянки.

– Сидеть на одном месте не придется, – приговаривал подвыпивший старшина. – Не успеете замерзнуть.

– Еще теплыми закопают, – смеялся уголовник Филин, тоже хвативший спиртного. – Эй, старшина, дай-ка мне еще пару фланелевых портянок.