Виктория Токарева - Дома стоят дольше, чем люди (сборник)

Ее принц был прекрасен. Смерть не коснулась его облика. Марк так и остался в памяти людей – семнадцатилетний, совершенный, мирно спящий.

Из столовой мы уходили вместе. Люся шла впереди. У выхода вдруг обернулась резко. Проговорила:

– Я не знаю, зачем я живу.

Несколько раз она показывает мне фотографию Никиты Михалкова.

С одной стороны – его молодой портрет: лучше не бывает. С другой стороны надпись: «Коза, я всегда спокоен, когда ты у меня за спиной».

Не каждого человека можно спокойно держать за спиной, тем более в такой банде, как кино.

Людмила Гурченко любила своего отца Марка нечеловеческой любовью. А может, как раз человеческой. Она его боготворила. Когда его не стало, она самым серьезным образом замыслила его воскрешение. Подробности я не уточняла. Это было под силу только Иисусу Христу в случае с Лазарем. Но Людмиле казалось – и ей под силу. Если так истово хотеть, можно добиться желаемого. Всего можно добиться, кроме одного: нельзя из мертвого человека сделать живого. А наоборот – запросто. Живые с легкостью превращаются в мертвых – каждый день, каждую минуту.

Существуют вещи, недостижимые даже для примадонны.

Люся постоянно пребывает в плохом настроении. Ее все раздражают, особенно поклонники таланта. Обязательно какой-нибудь смельчак подходит и говорит:

– Ой! Я помню «Карнавальную ночь», я еще тогда в школу ходил.

Что стоит за этими словами? Как вы, Люся, давно живете. Получается, что Гурченко старая, как пирамида Хеопса. И в самом деле: «Карнавальная ночь» вышла в пятьдесят седьмом году, а сейчас двухтысячный. Можно посчитать.

Людмила тихо звереет и произносит раздельно:

– Пошел на хер.

Бедный поклонник не понимает, в чем дело, откуда грубость, что он такого сказал?

Но вот заканчивается срок ее пребывания в «Барвихе», и Людмила дает прощальный концерт. Это как бы форма благодарности.

В концертный зал сбегаются все работники санатория и их знакомые из соседних деревень. Зал ломится: повара, официантки, горничные, медсестры. Заняты все места, дети на коленях. Аншлаг.

Раздается музыка: «Пять минут», и на сцену выпорхнула молодая, розовая, вся в ярких развевающихся одеждах, льняных кудрях – красавица, богиня, ангел. Людмила Гурченко. Ее невозможно узнать. Она буквально перевоплощается из кокона в бабочку. В ней на полную мощность включается рубильник таланта и освещает всю ее сущность – снаружи и изнутри.

Она поет своим необычным, только ей присущим голосом. Ни у кого нет такого.

В Люсин репертуар не входит колоратура типа «Кричат скворцы во все концы: “Весна идет! Весне дорогу!”». Это не ее репертуар. Кроме весны существуют осень, зима и многие несправедливости. И это – тоже жизнь. И об этом тоже надо спеть, чтобы поддержать путника в дороге.

Есть песни, которые никто не спел лучше, чем Людмила Гурченко.

Умерла она внезапно, быстро, и даже сама не поняла, что с ней случилась смерть.

Однако я отвлеклась.

Вернусь в 1967 год. Вышел мой первый рассказ «День без вранья», и Пырьев просит Рязанова стать художественным руководителем будущего фильма. Рязанов соглашается.

На это – две причины. Первая: просьба Пырьева, которому Эльдар обязан своим восхождением. Вторая причина – мой редактор Нина Скуйбина.

Красавица. Хрупкая, большеглазая, с глазами «горячими до гари».

Будучи студенткой ВГИКа, она вышла замуж за Володю Скуйбина с режиссерского факультета.

Володя – высокий, широкоплечий, русский богатырь, как будто сошел с плаката. Нина – тонкая, с черной челкой, мерцающими глазами. Пара – хоть рисуй. Однако родители Володи не приняли этот выбор сына. Почему? Они не любили евреев, а Нина – еврейка.

Я не буду останавливаться на этом нюансе, который называется «антисемитизм». Но последнее время мне кажется: антисемитизм убывает. Евреем быть можно и даже модно. Но сейчас не об этом.

Володя Скуйбин заболел гриппом и получил осложнение. С удивлением заметил, что у него онемел мизинец на руке. Он думал – мелочь. А это оказалась началом болезни: рассеянный склероз. Исчезает миелин – изоляция вокруг нерва. Нерв обнажается и выходит из строя, перестает передавать сигнал. Тело больше не подчиняется человеку, он становится неподвижным и медленно умирает.

От этой болезни умер Николай Островский. Будучи неподвижным, он успел продиктовать книгу «Как закалялась сталь».

Мое поколение проходило эту книгу в школе. Нам ее вдалбливали в мозги, а сейчас вряд ли кто ее помнит.