Александра Николаенко - Убить Бобрыкина - История одного убийства

Он мрачно посмотрел на капитан-пилота Дженни Грин, вперед, за ним, на горку, пристегнулся.

— Проверьте спасжилеты! Кнопка СОС внутри! У Вас вот тут, — и Таня показала слева, где кнопка СОС у Шишина была. — И нате вам конфету, ешьте-ешьте! При трансплантации вам уши может заложить, когда войдем в пространственную временную яму.

Шишин карамельку взял, и в карамелевой щеке надулся флюс.

— Теперь держите пульт, в маршруте укажите цель поездки, установите дату, время, год! — командовал пилот, протягивая Шишину картонку и мелок. В какое направленье полетим. Париж? Венеция? Вперед? Обратно? Вам Будущее, прошлое, хотите к динозаврам? Или, может быть, где Пушкин жил? Хотите Пушкина спасти, предупредить перед дуэлью? А можно даже пулю на пустую в револьвере у Дантеса подменить!

Но Шишин не хотел к Дантесу, и молчал.

— Вы на экскурсию, или по делу, мистер?

— Я? По делу…

— По делу так и напишите: цель поездки дело! Все можно изменить благодаря машине нашей! И если в прошлом вы кого-нибудь убили, вернемся, мистер, чтобы никого не убивать!

— А я не убивал! — ответил он.

— Тогда заглянем в будущее, может, там кого-нибудь убьете, и сразу же исправим, чтоб не рисковать!

Он посмотрел на капитан-пилота в школьном платье, в распахнутом пальтишке в клетку, звездочкой на фартук, в берете синем, с рыжим локонком, с рулем от трехколесного велосипеда, и на картонке мелом написал: «Обратно. Улица Свободы, 23».

— А у меня машина будет, во-о-т такая! — вдруг сказала Таня. — Нет: Та-А-Кая!!!!

Шишин посмотрел какая будет у нее машина, пошире воздух разведя руками, показал какая будет у него.

— А у меня тогда такая! — Таня отбежала к горке, и от ступенек прочертив ботинком до скамейки, посмотрела, щуря в солнце хитрый глаз.

— А у меня тогда отсюда и до туда! — фыркнул Шишин, показав, что от скамейки, где кончалась Танина машина, его машина будет до забора, и даже чуточку подальше, носом в грязь.

— А у меня с сиреной! Эу-эу!

«Эу, эу… у меня давно с сиреной будет», — думал он.

— А у меня летучая машина! Во-о-т такая! — и Таня, растопырив руки, полетела по двору.

«Летучая машина лучше не летучей», — подумал он, и тоже растопырив руки, зажужжал. Танюша долетела до подъезда, «из машины вышла», по ступеням поднялась к двери.

— Смотри!

Он посмотрел наверх.

— Я выхожу такая, вся такая! В бальном платье! Тут бретельки, там… А тут вот шарф такой! — Танюша показала воздухом какой. — Тут у меня такая сумочка, с которой тетя Нита вечером в театр ходит, туфельки такие, и манто. Я вся такая! Тут моя летучая машина подъезжает, и из нее выходит весь такой, он как в кино, как Бонд, или Учитель танцев Зельдин, мне открывает дверь! И я… сажусь…

Он, помрачнев, смотрел, как Таня по ступеням вся такая спускалась в бальном платье в белое летучее ландо, в манто, и с сумочкой, как тетя Нита, и тот который весь такой, как из кино, «учитель танцев» ей открывает дверь. «Бобрыкин ненавистный…», — думал он.

Машина зафырчала, выставив подкрылки распугала турбо трубами листву и поднялась над двориком, над двориком, который сверху наверно был похож на маленький картонный коробок.

— А я? — подумал он.

— Да не туда смотри, туда! — сказала мать, и Шишин вместо неба посмотрел туда, куда велела мать.

Сверкая никелем, облитая свинцовым лаком въехала во двор машина, кошачьими глазами подмигнула. По ступеням, Оленьку держа за руку, спускалась Таня. Бобрыкин ненавистный вышел, заднюю им дверь открыл. Захлопнул. Усмехаясь, посмотрел наверх.

— Тьфу! Паразит! Ничтожество такое… Дуремар! — сказала мать. — И эта вон твоя, смотреть аж тошно, разоделась, егоза! Всегда была такая, с детства! Проститутка!

Шишин молча посмотрел на мать.

— Что смотришь, дурень? Ну, смотри, смотри… Хоть обсмотрись, а локоть не укусишь. Ишь, слюни распустил, там по тебе не плачут. Рот, говорю закрой! И завтракать садись…

Мать отошла к плите, скрипя половником горелую снимала с дна перловку. Он выдохнул в стекло, и пальцем в выдох написал: Т.Б. Мать крышкой треснула, он вздрогнул, поскорее стер от матери окно.

Купила в суповом наборе мать говяжьи ноги, каленые, худые, ледяные, все в плесени зеленой, и шерсти. Довольная сидела, разложив копыта на столе, смотрела.

— Дешево копыт взяла, на праздник, Саша. К следующему Рождеству…

Представив, что в копытах этих коровы по земле ходили, и мычали, траву ели, Шишин недовольно посмотрел на мать.