Алексей Слаповский - Чудо-2018, или Как Путин спас Россию

– Но на сцене она – живая! – отчаянно убеждал Лошажников. – Настоящая!

– Женщина тогда живая, Кирилл Егорович, когда ты ее в руках держишь. А если не держишь, то какая разница, на сцене или в телевизоре? То есть, как раз в телевизоре лучше – крупнее.

Лошажников вознамерился заманить публику оригинальными спектаклями, приглашал столичных модных режиссеров. И что вышло? Один поставил «Ревизор», где половина действия происходила в бане. С обнаженными или полуобнаженными телами. Концепция такая и была: обнажение мерзкой человеческой сути. Городской отдел культуры возмутился, порекомендовал снять похабный спектакль. Сняли. Второй гений приехал поставить тоже классику – инсценировку романа «Идиот», но выяснилось, что на роль Мышкина ему нужна женщина, ибо он считает, что у Мышкина именно женская натура. Не дожидаясь окрика сверху, Лошажников простился с гением. Культурная государственная политика того времени ориентировала на положительные эмоции, воспитание патриотизма и т.п. Ссылались на Пушкина, который чувства добрые лирой пробуждал. С Пушкиным, конечно, не поспоришь, однако зрители упорно не хотели пробуждаться, приходилось ставить простенькие, но лихо закрученные зарубежные комедии и детективы, где традиционно позволялось многое и даже обнажение в известных пределах – они иностранцы, у них иначе не бывает, им можно. К тому же, обличить их язвы и недостатки даже полезно в смысле контрпропаганды.

Кому-то из читателей покажется, что мы рассказываем про СССР, про какие-нибудь семидесятые годы. Нет, это было уже в далеко зашедшей постсоветской России, в десятых годах 21-го века.

Лошажников сначала обрадовался возможности подзаработать, но, узнав подробности, сказал:

– Ни в коем случае!

– Почему? – любезно удивился Синистров.

– У меня театр, а не это… Не общественное место!

– Кирилл Егорович, театр как раз общественное место, – напомнила Лара.

– Я имел в виду – не политическое.

– А у нас и не будет никакой политики.

– Ага! Собираетесь выдвинуть шут знает кого туда, куда страшно и сказать, и – не политика?

Лара тут же в смартфоне определение политики и прочла вслух:

– Политика – понятие, включающее в себя деятельность органов государственной власти, а также вопросы и события общественной жизни, связанные с функционированием государства.

– А у вас не связано?

– Нет! – горячо возразил Синистров. – Это просто собрание! Может, люди еще не захотят никого выдвигать? А раз не захотят, то, значит, ничего как бы и не было!

– А если выдвинут?

– Тогда, да, начнется в каком-то смысле политика. Но собрание-то уже кончится! То есть, когда будет собрание, никакой политики не будет, а когда появится политика, не будет собрания, и вы абсолютно ни при чем! – втолковывал Синистров.

Но Лошажников был воробей стреляный.

– Ребята, не морочьте голову! Сам вопрос выдвижения – политический. И ведь кандидат против кого? Против существующего президента, существующей власти, то есть государства, как ни крути. А у меня театр какой? Государственный! Кто мне дотации дает? Государство! Я его, по мере возможности, сосу, как корову теленок! И вы хотите, чтобы теленок лягнул корову?

– Вы, как и все, путаете власть и государство! – запальчиво сказала Лара. – Власть сегодня одна, а завтра другая, а государство то же самое!

– Ну да, ну да, рассказывай! А в девятьсот семнадцатом не другое государство стало? А в девяностых? Нет, ребята, идите с богом, и, если что, учтите – вы ко мне даже не приходили, и я вас не слушал!

Синистров и Лара обошли владельцев и управляющих всех зданий, где были помещения, способные вместить пятьсот человек, и все отказали под разными предлогами, а кто и без предлогов, откровенно. Синистров хитрил, показывал свое партийное удостоверение, удостоверение помощника депутата Госдумы (тот давно уже был не депутат, но это никого не касалось), почетную грамоту Правительства Москвы, фотографии, где он стоял и рядом с Путиным, и рядом с Медведевым, и рядом с другими уважаемыми людьми – ничего не действовало.

Печальные, они ехали однажды мимо старого стадиона «Форвард», давно заброшенного, с наполовину сломанными трибунами.

– Помнишь? – спросил Синистров.

Лара улыбнулась: она помнила, как Алексей привел ее сюда, когда она была девятиклассницей, а он заканчивал школу, нагородил веселой чепухи, достал бутылку вина, уговорил немного выпить, выпросил поцелуй. Для нее, скромницы, этот поцелуй был первым, она ничего такого не почувствовала, кроме вкуса вина и неловкости, а Синистров запомнил навсегда, с тех пор и потерял покой, и жаждал повторения.