Орхан Памук - Стамбул. Город воспоминаний

Целью описанной Танпынаром прогулки, равно как и предыдущих, предпринятых им совместно с Яхьей Кемалем, было не само по себе знакомство с бедными окраинами Стамбула – писатели пытались свыкнуться с мыслью о том, что и сам Стамбул, и вся Турция стали бедной окраиной мира. Танпынар пишет о пепелищах на месте особняков, о памятниках старины, лежащих в руинах, о полуразрушенных стенах – на все это и я немало насмотрелся в детские годы. Затем его внимание привлекают женские голоса (по старой привычке он называет их «щебетанием гарема»), доносящиеся из «грозящего вот-вот развалиться большого деревянного особняка времен Абдул-Хамида»; тут, однако, следуя своей культурно-политической программе, писатель объясняет, что эти звуки не имеют ничего общего с османской эпохой, – болтающие женщины «работают на какой-нибудь современной чулочной фабрике или стоят за ткацким станком». Этот квартал, говорит Танпынар, «все мы знаем с детства» – мы читали о нем у Ахмета Расима: «Источник, увитый виноградной лозой, развешанное сушиться на солнце белье, дети, собаки, кошки, небольшая мечеть и кладбище». Меланхолию окраин, руин, лачуг и городских стен, о которой Танпынар читал у Нерваля и Готье, он искусно превращает в подлинно стамбульскую печаль, свойственную этому кварталу и жизни его обитательниц, современных работающих женщин.

Нам никогда не узнать, понимал ли сам писатель значение того, что делает. Однако он осознанно пытался дать читателю понять, что окраинные кварталы, развалины, безлюдные улицы, пепелища, мастерские, склады, ветхие деревянные дома красивы особенной красотой и красота эта наделена особенным смыслом. В той же статье Танпынар пишет: «Полная приключений биография этих разоренных районов имеет для меня символическое значение. Только время, только долгая череда исторических событий и происшествий может придать району такой облик. Сколько побед, поражений и бедствий пришлось испытать предкам этих людей? Сколько всего было построено, разрушено и вновь построено, прежде чем эти улицы приобрели свой сегодняшний вид?»

Теперь мы можем дать ответ на вопрос, который, должно быть, уже вертится на языке у читателя: если эти два влюбленных в свой город замечательных писателя так страдали из-за падения Османской империи, потери Стамбулом своей уникальности и обнищания его по сравнению с западными странами, почему меланхолия-печаль не заставила их укрыться в своем внутреннем мире по примеру Нерваля и не побудила обратиться к «чистой поэзии»? Читая «Аврелию», мы видим, что меланхолия, рожденная несчастной любовью, заставила Нерваля назвать все прочие события жизни «грубыми развлечениями». В Стамбул он приехал, надеясь избавиться от меланхолии (и помимо своей воли привнес меланхолию в восприятие Стамбула своего друга Готье). А величайший турецкий поэт XX века Яхья Кемаль вместе с величайшим турецким прозаиком XX века Ахметом Хамди Танпынаром, отправляясь бродить по окутанным печалью окраинам, словно хотели еще больше разбередить чувство утраты, заставить себя страдать еще сильнее. Зачем?

Цели, преследуемые ими, были политического свойства. Среди руин Стамбула они хотели найти основу турецкой нации и нового турецкого патриотизма. Пусть великая Османская империя пала – создавший ее турецкий народ (подобно новому республиканскому государству, наши писатели были готовы с легким сердцем позабыть про всех этих греков, армян, евреев, курдов и прочие меньшинства) все еще живет и здравствует, пусть и погружен в печаль. Однако, в отличие от новоиспеченных идеологов государственно-национального патриотизма, сразу избравших далекий от поэтических красот грубо-властный тон, они стремились выразить свои чувства, обращаясь именно к идее красоты, языком, в котором не было и следа приказного стиля. Яхья Кемаль, десять лет проживший в Париже и замечательно изучивший французскую литературу, понимал, что новый турецкий патриотизм могут воспитать только мыслящие по-западному люди, если им удастся создать образ «прекрасного» патриотизма в западном духе.