Евгений Будинас: Промежуточный человек

Трубку я положил спокойно. Еще раз удивившись всемогуществу Федьки и его компании, их чудовищной способности проникать во все сферы, я тем не менее понимал, что в этом случае и без фельетона дело Федора Архиповича прогорело. Система срабатывала против него.

Дубровин на сей счет высказался приблизительно так: «Утешает лишь то, что при всем, казалось бы, всесилии промежуточного человека никаких гарантий собственного благополучия у него нет и быть не может, какие бы пакости он ни творил. На каком бы уровне он ни процветал, его положение зыбко. В любой момент его благополучие может рухнуть, так как будет Федька безжалостно подмят такими же межеумками, как он. Все в его благополучии лишь видимость, при первом же скандале все его всесилие превращается в дым».

Сватов мог торжествовать: система сработала не на Федьку, а на него, Виктора Аркадьевича. Пусть и с потерями, но он выходил из столкновения с жизнью победителем. Возможно, он и торжествовал бы…

Если бы вдруг не обернулось все непоправимой трагедией.

Умер Кукевич.

Именно так нелепо развернулась его судьба. Никто даже ойкнуть не успел, как человека не стало.

И сразу для всех оказалось очевидным: к этому все шло! Он же и ходил в последнее время с п е ч а т ь ю. Даже завещание написал, оставив по своей несуразности в бане у Матрены Дмитриевны. Может, впрочем, и специально забыл. В предощущении развязки человек хватается за самые неожиданные соломинки, ищет поддержки, дорожит даже крохой понимания и тепла… Слабый человек был Петр Васильевич, вот и не вывернулся, а принял судьбу. Восприимчивый, совсем без защитного слоя, слишком близко все к сердцу принимал…

Потому и сообщалось, как в старину, что умер Кукевич от разрыва сердца.

Но это метафора. Сердце и в старину не разрывалось…

Умер же Петр Васильевич Кукевич, как Дубровин точно определил, не от этого, а от с о ц и а л и с т и ч е с к о й п р е д п р и и м ч и в о с т и, которой он не подходил, точнее, подходил, но не полностью. От противоречий он умер, от конфликта социалистического с предпринимательским. Это сочетание и не такие орехи раздавливает, а кого не раздавливает, так на них кивают: вот же смог человек. В тех же условиях исхитрился.

Кукевич не смог, хотя и намеревался.

А случилось это сразу, кто-то даже завидовал: легкая смерть. Не зная и не догадываясь, как долго человек душою мучился, как морально страдал… Обедали они с подчиненными в ресторане, автобус, как всегда, ждал. После супа Кукевич что-то насчет второго пошутил, долго, мол, не подают. Раздался легкий хлопок, как приглушенный выстрел, лопнула аорта, и со стула Петр Васильевич повалился плавно, как в замедленном кино.

Сослуживцы рассказывали, что в ту же минуту лица уже было не узнать. Кукевича уже не было.

На этом же автобусе и увезли…

На нем же и хоронили.

А в завещании своем (исход жизни он, оказывается, предвидел) Петр Васильевич Кукевич просил похоронить его в Ути.

Это Сватова потрясло и окончательно переломило.

Жить в Ути было, оказывается, для Кукевича самой светлой мечтой. И про то, чтобы сельский коммунхоз там возглавить, Петр Васильевич говорил вовсе не для красного словца, подходил он к делу вполне житейски. И хату для покупки присмотрел на том краю деревни, отказавшись от прибалтийского сборного домика. Кое-что даже подправил в ней, приезжая на воскресные дни. Жена его и дочка все лето там жили, снимали полхаты под дачу; Сватов их встречал, конечно, но как-то не замечал, не обращал внимания за своими строительными хлопотами. И на новоселье тоже не запомнил, были они или нет… А тут вдруг выяснилось, что написал завещание с дальним прицелом — чтобы прикрепить их к Ути навсегда. И тем самым прикрепить к Сватову, который их, если что, не оставил бы.

Сватова, оказывается, Кукевич выше всех поднимал. Всегда им восхищался, силе его жизненной, энергичности завидовал, таланту и легкости, с какой тому все давалось, щедрости, с какой он жил, себя разбрасывая, твердости, с какой невзгоды преодолевал, а больше всего тому, как излучал вокруг себя уверенность и оптимизм.

Хоронили Кукевича в двенадцать часов дня. На второй день Октябрьских праздников.

Похоронить его Сватов решил сам — собственноручно взялся вырыть могилу. Какое-то право на это он ощущал, какой-то чувствовал долг. Вернулся, таким образом, к изначальному — к тому, чтобы делать все самому. Никто и не возражал, словно бы дело с могилой вполне будничное и обыденное. Даже Дубровин ничего не сказал — тут уж не до споров, не до выяснения принципов. Сговорились и об остальных заботах — кому гроб заказывать, кому автобусы, кому оркестр… Ну и закуски — за это Петя взялся, хотя был уже не завмаг.