Джанет Фитч - Белый олеандр

— Искал след старого прыща, — пояснила она вечером. — Как будто мой взгляд вызвал его к жизни.

Мы закупали провизию на рынке, делая крюк, чтобы столкнуться с ним у прилавка с мускусными дынями, бродили по его любимому музыкальному магазину, ходили на презентации книг его друзей.

Однажды ночью мама вернулась домой в четвертом часу. Утром надо было в школу, но я смотрела по кабельному фильм про белого охотника со Стюартом Грейнджером. Майкл дрых на диване. Горячий ветер рвался в окна, точно взломщик. В конце концов я вернулась к себе и заснула на маминой постели. Приснилось, что иду сквозь джунгли с пучком на голове, а белого охотника и след простыл.

Мама присела на край постели и сбросила туфли.

— Я его нашла. На вечеринке у Грейси Келлехер. Столкнулись у бассейна. — Она легла рядом и прошептала мне на ухо: — Болтал с какой-то рыжей толстухой в прозрачной блузке. Заметил меня, вскочил и схватил за руку. — Она задрала рукав и показала яростные красные подтеки. — «Ты что, — шипит, — следишь за мной?!» Так бы и перерезала ему глотку! «Мне следить ни к чему. Я знаю все твои мысли, каждый шаг. Я вижу твое будущее, Барри, и оно печально». — «Я хочу, чтобы ты ушла». — «Не сомневаюсь». Даже в темноте было видно, как он побагровел. «Ничего у тебя не получится, Ингрид, предупреждаю! Ничего не выйдет!» — Мать рассмеялась, сплетя руки за головой. — Он не понимает — уже получается!

Суббота. Опаленное небо. Жаркий послеполуденный воздух пахнет гарью. В это время года даже на пляж не сходишь из-за ядовитого «красного прилива». Город повержен и на коленях молит об искуплении, как древний Содом.

Мы сидели в машине под рожковым деревом, в квартале от дома Барри. Мне ужасно не нравился мамин взгляд. Ее спокойствие граничило с безумием. Она походила на терпеливого ястреба на верхушке обожженного молнией дерева. Однако просить вернуться домой не имело смысла. Мы теперь говорили на разных языках. Я разломила стручок кэроба, вдохнула мускусный аромат и представила, что дожидаюсь здесь своего отца-водопроводчика, который чинит что-то в этом маленьком кирпичном доме с одуванчиками на газоне и лампой в окне с металлическим переплетом.

Вышел Барри в бермудах, гавайской футболке и старомодных очочках под Джона Леннона. Сел в старенький золотистый «Линкольн» и уехал.

— Пойдем, — прошептала мать.

Она надела белые тканевые перчатки, которыми пользуются фоторедакторы, и бросила мне вторую пару. Идти с ней не хотелось, но и в машине оставаться желания не было.

Мы шагали по дорожке уверенно, точно к себе домой. Мама сунула руку в декоративный балийский домик на крыльце и вытащила ключ. Я снова ощутила печаль и приближение неизбежности. Когда-то я думала, что буду жить здесь среди больших кукол театра теней, подушек с батиком и воздушных змеев-драконов на потолке. Прежде статуэтки Шивы и Парвати в их нескончаемом объятии меня не раздражали; я представляла, что Барри с мамой станут так же неразлучны, и это будет длиться вечно и породит новую вселенную. Теперь я их ненавидела.

Заурчал компьютер на резном столе. Мама что-то напечатала, и на экране все исчезло. Я понимала, зачем она это делает.

В тот момент я осознала, почему люди пачкают аккуратные стены, царапают новые машины и колотят ухоженных детей — естественно уничтожать то, что сам никогда не получишь. Она вынула из сумочки магнитную подкову и провела ею по дискетам с надписью «резервная копия».

— Мне его почти жалко, — заметила она, выключая компьютер. — Почти.

Она достала свой нож-скальпель и выбрала из шкафа его любимую коричневую рубаху.

— Цвет экскрементов. Как ему подходит!

Кинула ее на кровать и изрезала в клочья, а потом воткнула в петлицу белый олеандр.

Кто-то колотил в дверь. Мама подняла голову от нового стихотворения. Она теперь все время писала.

— Как думаешь, на том жестком диске было что-то ценное? Например, эссе, которые надо сдать осенью?

Я со страхом смотрела, как прыгает на петлях дверь, и вспоминала синяки у нее на руках. Барри не был жестоким, но у всякого терпения есть предел. Если он ворвется, ей конец.

А мама ничуть не испугалась. Собственно, чем сильнее он барабанил, тем веселее она становилась — щеки порозовели, глаза сияли. Все-таки вернулся!.. Она взяла складной нож из стакана с карандашами и развернула его о бедро.

Барри вопил, рыдал. От бархатистости голоса не осталось и следа.

— Видит бог, Ингрид, я тебя убью!

Стук прекратился. Мама прислушивалась, держа наготове нож. Внезапно Барри возник с другой стороны, в окне. Перекошенное от ярости, страшное лицо в ветвях олеандров казалось огромным. Я отпрянула к стене, а мама так и стояла посреди комнаты, мерцая, как подпаленная сухая трава.