Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

– «Не знаю почему, но мне так грустно… Мне хочется попробовать то, чего у меня никогда не было…»

Хриплый женственный голос зазвучал через ткань динамика, и я прижалась к нему коленями, не только слушая, но и чувствуя песню. Голос был далекий и прекрасный, грустный, как моя мама. Я обернулась к приятелю мистера Пуччи с немым вопросом.

– Билли Холидей, – пояснил он. – Она знает, что такое боль, согласны? Правда, она особенная?

Только тут до меня дошло – они гомосексуальная пара. Вспомнились насмешки над мистером Пуччи от мальчишек в школе… Я представила, как они целуются, но заставила себя перестать представлять. «Ты извращенка и свинья», – сказала я толстухе в стеклянной панели музыкального автомата.

Мистер Пуччи вошел с двумя пакетами продуктов и сразу напрягся, увидев меня. Он выронил один из пакетов, но подхватил его на лету.

– Долорес, – сказал он. – Привет, как ты?

– Хорошо, – ответила я.

– Хорошо, – повторил он, украдкой взглянув на Гарри. – Отлично. Замечательно.

Он отвез меня домой на машине Гарри, тактично не упомянув, что я не помещусь в его «Фольксвагене». В отличие от фургона оклейщика-хиппи, в машине Гарри царил аскетический порядок и стерильная чистота. С прикуривателя свисал пластиковый пакет для мусора, пустой и плоский.

– Я так рад за тебя насчет колледжа, – сказал мистер Пуччи. Его голос расслабился до нормального. Это мое пребывание на его территории придавало ему нервозные нотки. – Твоя мама… была бы счастлива.

– А давно Гарри живет в вашей квартире?

Мистер Пуччи без всякой причины нажал на тормоз.

– О, я не знаю. Некоторое время.

– Он учитель?

– Нет, он работает в агентстве путешествий.

– Оу.

Я представила, как могла бы поселиться вместе с этими субтильными, безопасными мужчинами и не ездить ни в какой колледж. Делать все по дому, включать музыкальный автомат.

– Можно я не буду ходить вокруг да около и прямо скажу кое-что? – спросила я.

– Смотря что, – засмеялся мистер Пуччи. Я не узнала его смех. – Что?

– Я только хотела сказать, что если вы с Гарри гомики, я к этому нормально отношусь. Оно меня никак не коробит.

Рука мистера Пуччи вцепилась в руль, ухо порозовело.

– Господи, что ты говоришь! Иногда ты переходишь все границы!

– Извините, не гомики, бойфренды. Я не хотела…

– Гарри мой сосед по квартире!

– Как скажете. Это не мое дело.

– Нет, ну как можно было такое предположить!

– Простите. Вы не сердитесь на меня, товарищ?

– Нет, не сержусь, но… Господи Иисусе, Долорес!

Я выждала целых два светофора, не открывая рта.

– Простите, что заявилась к вам домой. Дело в том, что… Я не могу поехать в колледж. Да, мать была бы счастлива, но я очень боюсь.

– Посмотри на меня, – произнес мистер Пуччи. – Через месяц ты мне напишешь, как ты рада, что решилась поехать, и сколько у тебя появилось друзей. Готов поспорить на любую сумму.

– Не будет у меня друзей. Толстых все ненавидят.

– Неправда. Ты придумала себе причину и цепляешься за нее. Не лицемерь.

– А сами-то вы не лицемерите? Приятель!

– Хватит! – взвился мистер Пуччи. – Уймись!

Я сидела на крыльце, у которого мистер Пуччи меня высадил, и сочиняла письмо с извинениями. Напишу ему и Гарри – два письма в разных конвертах, с разными марками. Вдруг они действительно просто снимают квартиру пополам! Мне-то что за дело? Я напомню мистеру Пуччи, что товарищи прощают друг друга, что смерть моей матери, видимо, не лучшим образом сказалась на моем рассудке. Я хотела рассказать ему о чеке от Артура Мьюзика и его семейной фотографии а-ля «Уочтауэр» [14], но мистер Пуччи меня выставил, не успела я и рта раскрыть. Несколько лет морочил мне голову своим словечком – товарищ. Тоже мне, дружба! Его беленькая квартира и печальная песня уже казались далекими и нереальными. Еще одна потеря.

В доме стена над лестницей стала белой и пустой, с сетью капиллярных трещин. Полоски и клочки старых обоев слоем лежали на ступеньках и в прихожей, как опавшие листья.

Радиоприемник молчал.

– Эй! – позвала я. – Мистер!

Я сунула руку в тумбочку с телефоном, достала припрятанный там штопор и медленно двинулась на кухню. Если он выскочит из-за угла, я ему глаз выколю.

Я нашла его на заднем дворе – он сидел по-турецки с безмятежностью Будды и грелся на солнышке. Глаза были закрыты, губы чуть шевелились. Если он решил словить кайф в оплаченное время, я попросту порву бабкин чек и вызову полицию.