Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

Уши я проколола в прошлом году в феврале, когда меня на неделю отстранили от уроков за курение в подсобке, я тогда должна была заниматься модифицированной гимнастикой. «У меня есть дела поинтереснее, чем лупить по шарикам для пинг-понга, – сказала я замдиректора школы и мистеру Пуччи. – Сами посудите, какой в этом толк?» Придя домой, я пропустила через обе мочки запасную иглу от бабкиной швейной машинки, стоя с фирменной миной Джули, словно сердце вовсе не колотилось как бешеное. Когда ухо загноилось, я обрушилась с обвинениями на мать: «А чего ты хотела, заставив меня жить в доме, где тупо нет даже перекиси водорода?»

Напротив прачечной был магазин грязных книжонок. «Сексационное чтение! – гласил баннер в витрине. – В продаже есть гелевый лубрикант». Я не сниму трусы ни для какого врача, и мне плевать, что ему сто три года и он слепой. Если придется, я найду себе работу и куплю новый телевизор.

Мама вышла из-за угла, улыбаясь полной надежды улыбкой.

– Сущие пустяки, там дел-то на две минуты, – сказала она, стиснув мне руку.

– О, – сказала я, отбирая руку, – ты теперь будущее предсказываешь?

В скрипучем лифте пахло мочой. Хотя мы были единственными пассажирами, лифт останавливался и открывался на каждом этаже, и мы неподвижно ждали. На этаже доктора Финни я повернулась к матери:

– Здорово же ты меня ненавидишь.

Ее рука дрожала, комкая присланный колледжем бланк.

– Я тебя не ненавижу, – возразила она.

– В глубине души ненавидишь, иначе ты бы так со мной не поступала.

– Я люблю тебя, – прошептала мать еле слышно.

– Вранье собачье!

Мы были первыми пациентами – это было одним из моих условий. Мягкие стулья в приемной были кое-где заклеены изолентой. Секретарши не было. Через волнистое голубоватое стекло я смотрела, как врач ходит за дверью кабинета, будто двигаясь под водой.

Десять минут прошли в молчании. Наконец вышел доктор, старенький и усталый, как бабка и обещала. Он коротко взглянул на меня, прищурился и подал мне сложенный бумажный халат.

– Она может пройти в ту комнату и раздеться, – сказал он, обращаясь к моей матери. – Пусть наденет это и забирается на смотровой стол.

Я нехотя поднялась и стала ждать, что мать сделает то же самое.

– Ты что, не идешь? – прошипела я.

Она покачала головой и свернула в трубку журнал, который якобы читала.

– Я здесь подожду. Ты справишься.

Стены в смотровой были цвета горчицы. Над раковиной, куда капала вода, висел аптечный календарь: яркий цветной снимок двух спаниелей в плетеной корзине. Слева от смотрового стола стояло мусорное ведро, в котором лежал окровавленный марлевый тампон.

Я сняла босоножки, джинсы и через голову стянула фуфайку, оставшись в футболке, лифчике и трусах, которые на мне останутся, и баста. Старый извращенец может смотреть у других пациенток, если у кого-нибудь хватит глупости разоблачиться. Меня не заставят пойти в колледж. Меня туда не затащат! Но я хочу снова смотреть мои сериалы.

Халат шуршал и морщился, пока я искала бумажные липучки на шее сзади. Мне хотелось пригладить его по себе, но бумага упорно расходилась в стороны, как огромный нагрудник. В соседнем кабинете мама с доктором о чем-то бубнили. Я села на стол и достала сигарету успокоить нервы. Потом быстро курила, глядя, как пепел падает в складки жесткого халата.

Доктор вошел, читая запрос из колледжа, и остановился передо мной, продолжая читать.

– Я больше ничего не сниму, – заявила я, обращаясь к спаниелям. Когда я повернулась к доктору, он смотрел на меня в упор.

– Какая же ты толстая, черт побери, – сказал он.

Я с вызовом затянулась сигаретой, удерживая слезы: от его замечания мне стало дурно. Уже четыре года мать с бабушкой взяли за правило не касаться темы лишнего веса. Сейчас джинсы и рубашка лежали сбоку беспомощной грудой, и между валиками моей плоти и мерзким старикашкой был только тонкий слой бумаги. Сердце колотилось от страха, никотина и пепси. Меня трясло, на теле выступили капли пота.

– Нарушения месячного цикла есть? – спросил врач.

– Нет.

– Что?

– Никаких нарушений, – повторила я громче.

Он кивнул в направлении ростомера-весов. Ляжки с тихим сосущим звуком отклеились от пластиковой столешницы. Доктор плотно прижал скользящую металлическую палку к моей голове и погонял металлический цилиндр у меня перед носом.

– Сто шестьдесят пять сантиметров… – сказал он. – Сто шестнадцать килограммов.

Слезы капали со щек и пятнали бумажный халат. Я кивала или резко качала головой на каждый из вопросов доктора Финни, кашляла по приказу для его стетоскопа и выслушивала наставления о диете, курении и сердечных шумах. Врач подписал форму для колледжа.