Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

– Избавиться, – ответила я. – Я его не хочу.

– Ты же мечтала иметь свой дом?

– Не этот.

Данте приобнял меня и поцеловал в лоб. За шесть часов он прикасался ко мне чаще, чем за последние шесть месяцев.

– Я люблю тебя, Долорес, – прошептал он, целуя мою шею и ухо.

– Тогда это моя обязанность, – отозвалась я. – Ты не мог бы перестать?

Он отпустил меня и поднялся еще на две ступеньки, разглядывая фотографии.

– Я вот что подумал, – сказал он. – Может, переедем сюда и начнем все заново? Это же прекрасный шанс! Я могу найти здесь место учителя – в моем личном деле ничего такого нет.

– А я?

Он протянул руку и большим пальцем обвел мои сросшиеся брови.

– Детка, кассирши нужны в каждом универсаме.

Я присела на ступеньку, глядя в пол бабушкиного коридора. Вечернее солнце проходило через овальное застекленное окошко и ложилось удлиненным светлым пятном на ковровую дорожку.

– Ты женился на мне из-за аборта? – спросила я. – Проявил благородство?

– Я женился на тебе, потому что я тебя любил, – ответил Данте. – В смысле, люблю – с прошедшим временем я тут ошибся.

– Как ты можешь меня любить, если считаешь дурой-кассиршей?

– Ты не дура, ты… раскрепощенная. Хочешь секрет?

Я не хотела. Это могло дать толчок выходу моих секретов – заставить толстую девчонку распахнуть дверь своей комнаты и раскрыть рот.

– Правда в том, – продолжал он, – что иногда я тебе завидую. Вот бы и мне хоть немного избавиться от своей сложности! Это тяжесть, которую я всюду таскаю с собой. Это нелегкое бремя. А твоя простота, она… как у Торо. Поэтому ты мне идеально подходишь.

– Это как понимать?

– Ты не даешь мне улетать в облака. Заставляешь меня быть честным.

– Ты вовсе не честен, – не согласилась я. – Ты наплел, что не делал того, в чем тебя обвинили, и я тебе поверила. А затем ты привел ее к нам в дом и занимался с ней этим на нашей постели. И твое чистое личное дело – тоже ложь!

Данте согнулся, опустил голову к коленям и потер затылок. Затем снова выпрямился и снял со стены нашу свадебную фотографию. Заговорив, он смотрел на нее:

– Поверь мне, Долорес, ты сейчас не обвинила меня в том, в чем бы я сам себя не обвинял. Если на то пошлоˊ, ты ко мне еще не так сурова, как я к себе.

– Ага, как же, – хмыкнула я.

Данте подошел к моей ступеньке и, протиснувшись, сел рядом. Закрыв глаза, поцеловал фотографию.

– «Любовь и мы, люби нас», – сказал он.

Он сидел там и смотрел, как я плачу.

Я не хотела трогать продукты в холодильнике, боясь разбередить боль: бабушка купила эту еду всего несколько дней назад. Когда Данте вышел на пробежку – «пережечь негативную энергию», как он выразился, – я разогрела кое-что из консервов на старых, знакомых сковородках. Мои письма из Вермонта лежали в выдвижном ящике тумбочки под телефоном, стянутые резинкой. Я все поднимала глаза от строк, выведенных моим собственным почерком – Золушкины сказки о моем браке, – боясь, что увижу, как бабка смотрит на меня с порога. Это она взяла в привычку после моего изнасилования. Если после смерти все же наступает всеведение, тогда бабушка уже знает, что в этих письмах все ложь, что у нас с Данте и в помине не было такой жизни, которую я придумывала для нее – и для себя. В каком-то смысле я заслужила обман со стороны Данте. Долорес Прайс, – самая большая и толстая лгунья на земле.

– Мне на сто процентов лучше, – сообщил Данте, входя в коридор в облаке холодного воздуха. Его лицо покрылось здоровым румянцем и слоем пота. Он выглядел почти достойным доверия.

Мы вставали каждый раз, когда прихожанки по двое и трое поднимались с подушечек для коленопреклонений у гроба и ковыляли к нам пожать руки.

– Ох, она так хорошо выглядела за бинго две недели назад… Когда я развернула ту утреннюю газету и прочла…

– Ну и парня ты себе отхватила, просто куколка! Родня моего мужа тоже из Вермонта, из Рутланда.

Они усаживались на стулья, наклонялись друг к другу, улыбались Данте и мне. Они громко говорили с теми, кто плохо слышал. Никто ничего не замышлял. Никто меня не выдал.

Ближе к концу прощания я услышала, как Данте шепотом с кем-то разговаривает, и увидела у гроба маленького человечка в тренчкоте с поясом. Его клетчатая шляпа лежала на скамеечке для коленопреклонений. Помолившись, он перекрестился, поднялся и подошел к нам.

Мы с Данте встали.

– Я Данте Дэвис, а это моя жена Долорес, – представился Данте, протянув руку. – Благодарим вас за то, что пришли. Долорес – внучка миссис Холланд.