Айрис Мердок - Время ангелов

— Большинство в конечном итоге живет за счет избранного меньшинства.

— В конце концов, большинство решает, кто является избранным меньшинством. Я не намерена беспокоиться, потому что такой человек, как Карел, потерял самообладание. И я бы сказала то же самое, если бы считала его гением, а не бедным безумцем, нуждающимся в нескольких сеансах электрошока.

Был ли Карел безумен? — снова спросил себя Маркус. Он мог знать правду, даже если и был безумен. Какая страсть! Маркус теперь осознал, что никогда не видел такого духовного океана, в котором его брат, по-видимому, потерпел кораблекрушение. Хотелось бы ему разделять твердую веру Норы в мир здравого смысла. Или, скорее, она была права — он не хотел этого.

— Разговор с Карелом разрушил твою книгу? — спросила Нора.

— Да.

После разговора с Карелом, полностью приняв его позицию, Маркус понял, что его книга не годится. Она была, как выразился Карел, наивной теологией. Конечно, он напишет другую — лучше, правдивее, с настоящей страстью. Но эта бесполезна. Его версия онтологического доказательства не возымеет действия.

— Ангелы встали на пути, — сказал он.

— Ты скоро станешь таким же сумасшедшим, как и твой брат, — сказала Нора.

Маркус припомнил слова Норы о сумерках умирающей мифологии, сводящих людей с ума. Однако если человек прошел достаточно далеко по этой дороге, то должен быть выход. Или это «должен» — всего лишь старая иллюзия, неизбежно повторяющаяся? Но может, исчезновение Бога сделает наконец возможной настоящую добродетель, ту добродетель, которая хороша сама по себе без всякой выгоды? Или Карел прав, что это настолько недостижимый идеал, что мы не можем даже дать ему имени? Неужели не было ответа Карелу? Разве нет ничего одновременно доброго и реального?

— Все-таки что ты собираешься делать с Карелом? — уже в который раз задала все тот же вопрос Нора.

Маркус глубоко вздохнул.

— Спасти его, — ответил он.

— Спасти его? Как, скажи на милость?

— Любовью, — сказал Маркус. Теперь ему стал ясен ответ. Его великая книга будет не о добре, а о любви. Если дело касается любви, онтологическое доказательство возымеет действие. Потому что любовь — реальное человеческое чувство. Он спасет своего брата любовью к нему и заставит Карела признать реальность любви.

— Интересно, а Любовь — Бог? — спросил он у Норы.

— Маркус, я действительно думаю, что ты сходишь с ума, — сказала Нора. — И вот ты опять обчихал весь стол.

Юджин Пешков проснулся, включил электрический фонарь и посмотрел на часы. Еще рано вставать. Он повернулся и стал медленно погружаться в серую призрачную пелену пространства и времени. Солнце ярко освещает огромный луг, поросший высокой травой. Красноватые цветы на тоненьких стебельках отбрасывают подвижный розовый свет на зеленую траву, которую тихо колышет теплый ветер. Единственное дерево, береза, стоит посередине луга, ее тонкий ствол изящно изгибается на фоне полупрозрачной легкой зелени. Маленькая белая собачка все лает и лает.

Дама в полосатом платье появляется из золотистой дымки в лучах света. Платье ее — в узкую белую и зеленую полоску, а по кромке проходит темная полоса там, где оно касалось пыльного пола веранды. «Dickory, dickory dock, the mouse ran up the clock! [16] Дикори, дикори, док, мышка взбирается на часы (англ. детская песенка).

Юджин смеется и пытается приподнять юбку. Он — маленькая мышка, которая взбирается на часы. Он немного приподнимает край юбки. Под ней серая шелковая нижняя юбка с тяжелой бахромой. Он поднимает бахрому. Под ней еще одна юбка, сделанная из кремового кружева. Он протягивает руки, чтобы поднять ее. Под ней еще одна юбка — белая, как молоко, а ниже — еще одна. Теперь Юджин, протискиваясь, издает резкие крики. Он почти задохнулся в гардеробе, из которого, кажется, нет пути назад, а только вперед и вперед. Он пробирается через лес облегающих легких платьев, пахнущих старыми духами. Платья сдавливают со всех сторон, вот-вот они задушат его. Он уже не может дышать. Задыхаясь, он видит свою мать, плачущую в комнате, в Праге. Ее тонкое серое платье протянулось длинным шлейфом, заполняя собой комнату. Маленькая белая собачка все лает и лает.

Юджин проснулся и обнаружил, что зарыл лицо в подушку. Он пытался удержать в памяти конец сна и мельком увидел залитый солнцем луг, веранду загородного дома под Петербургом, затем они пропали. Даже это стерлось из его памяти, хотя он вспомнил их секундой раньше. Он знал, что сон как-то связан с его английской гувернанткой, мисс Элисон, но не мог припомнить ничего из того, что произошло во сне. Мисс Элисон всегда присутствовала в доме. Чопорное создание, она передвигалась очень медленно и тихонько вскрикивала, если происходило что-то неожиданное: прыгала ли собака, выбегал ли откуда-то ребенок. Он стал разговаривать по-английски с мисс Элисон, как только научился говорить. Она учила его английским детским стишкам, которые напевала ему высоким тонким голосом, отбивая ритм пальцем. И она ввела его как-то в новый мир недоумения и страха, когда он однажды застал ее неудержимо рыдающей в своей комнате. Он впервые увидел, как плачет взрослый человек. Раньше он вообще не думал, что взрослые могут плакать, не говоря уже о том, чтобы плакать таким образом. Он тогда тоже в ужасе громко зарыдал. Если взрослые могут так плакать, значит, нет покоя в мире. В тот момент он не думал о причине ее слез. Возможно, она просто испытывала тоску по дому и одиночество, маленькая потерянная английская леди в грубом чужом мире, который едва ли замечал ее. Она немного говорила по-французски, но так и не выучила русского. Она сопровождала семью во время их бегства в Ригу, а там села на корабль, отправляющийся в Англию. Возможно ли, что она еще жива? Юджин никогда не имел ни малейшего представления о ее возрасте. Ей могло быть двадцать, тридцать, сорок… Скорее всего, она умерла.