Айрис Мердок - Время ангелов

Она посмотрела на Пэтти, затем улыбнулась призывно и протянула руку, приглашая ее не к формальному рукопожатию, а к теплому непосредственному прикосновению пальцев двух друзей. Пэтти проигнорировала протянутую руку.

— Я приду еще, — пробормотала Антея Барлоу.

Она вышла во тьму, и едва заметное движение снежинок скрыло ее удаляющуюся фигуру. Пэтти закрыла дверь и заперла на засов. Затем она прислушалась и с облегчением услышала наверху отдаленные звуки «Щелкунчика».

Она развернула подснежники и выбросила бумагу вместе с запиской миссис Барлоу в корзину для бумаг. Она не собиралась беспокоить Карела настойчивыми просьбами миссис Барлоу, а подснежники решила отдать Юджину. Она смотрела на них. Четкая бледно-зеленая линия очерчивала зубчатый ободок каждой склоненной белой чашечки. Цветы внезапно повлияли на ее настроение. Пэтти смотрела на них с удивлением. Она увидела в них не только цветы. В нескончаемом потоке темных дней они как бы дали передышку, создали некую брешь, сквозь которую она увидела нечто большее, чем просто весну.

Окликая заблудшую душу и плача при вечерней росе, можно удержать звездный свод и возродить павший свет.

Бережно прижав подснежники к своему рабочему халату, она подошла к окну. Сложный морозный узор покрывал внутреннюю сторону окна. Она поскребла его пальцем, проделала круглое отверстие в сахарно-белой изморози и выглянула на улицу. Снег, едва видимый в желтоватом сумраке, теперь падал обильно, снежинки, кружась, опускались, составляя огромный сменяющийся узор, слишком сложный для глаза, бесконечный и проникающий в тело тоскливой гипнотической лаской. И весь мир тихо кружился и колебался. Пэтти долго стояла в оцепенении и смотрела на снег.

Внезапно позади себя в доме она услышала громкий крик, звук открывающихся дверей и бегущих ног, кто-то настойчиво выкрикивал ее имя.

Она быстро повернулась и увидела вбегающего в холл Юджина, огромного и расстроенного, размахивающего руками.

— О, Пэтти, она пропала!

— Что пропало?

— Моя икона. Кто-то украл ее. Я оставил дверь открытой, и ее украли!

— О, Боже, Боже, — пробормотала Пэтти. Она раскрыла перед ним свои объятия. Он приблизился к ней, и она так крепко обняла его, что цветы между ними смялись. Где-то наверху над ее головой расстилалась тьма. Она вдыхала запах подснежников, раздавленных грудью Юджина, и продолжала обнимать его, приговаривая:

— О, Боже, Боже, Боже.

Подали намазанный патокой торт, с темным и хрустящим верхом, сочный и зернистый изнутри, когда в него погружалась ложка. Епископ намазал свою порцию ровным слоем крема и деликатно облизнул палец.

— Не стоит преувеличивать, — сказал он.

Маркус мрачно смотрел на торт. Вообще-то это его любимое блюдо. Но сегодня у него не было аппетита.

После посещения Карела он пребывал в крайне расстроенном состоянии. Он представлял себе, что его смелость непроизвольно принесет ему освобождение или немедленное успокоение и воображал с какой-то наивностью, взятой из детства, что Карел поможет ему обрести уверенность. Но из этой встречи во тьме выросла еще более пугающая и еще более непонятная тревога. Из-за отсутствия света в ней крылась какая-то многозначительность. Теперь желание просто увидеть лицо Карела преследовало его как навязчивая идея и смешалось со страхом найти брата изуродованным или чудовищно изменившимся. Карел и Элизабет преследовали его во сне, огромные смутные образы, чьи поступки он не мог потом припомнить. До сих пор он по крайней мере мог думать о них раздельно. Теперь, не понимая почему, он думал о них только вместе, и выявленная им связь производила эффект вечного двигателя. Маркус не мог постигнуть принцип действия этого механизма, так резко дергавшего его взад и вперед, но чувствовал, что это как-то связано с замечанием Карела, что Элизабет «живет в своем мире».

Маркус не знал, что имел в виду Карел, но он не мог поверить и даже на минуту предположить, что она не в здравом уме. Впоследствии ему пришла в голову смутная и тревожная мысль, всплывшая как огромный отталкивающий объект из водных глубин, что у Карела не все в порядке с головой. Никогда раньше ни на секунду Маркус не принимал в расчет мысль, что его брат безумен, хотя постоянно это слышал от Норы. Но если исключить безумие, тогда это могло быть только одним…

Такие раздумья были совершенно новыми, и он сам изумился, как далеко зашел или как глубоко оскорблен минувшей встречей с Карелом. И все же он чувствовал, что смог бы противостоять любой вероятности, любому предположению возможного безумия или даже тому, что еще хуже, если бы это касалось одного Карела. Но присутствие Элизабет осложняло ситуацию, делая ее мучительно сомнительной, и создавало горестный механизм, лишавший Маркуса покоя. Он отчаянно хотел увидеть Элизабет. Ее образ пылал в его мозгу, как стальной ослепительный обелиск чистоты и невинности. Не то чтобы он осознанно полагал, что она в опасности. То, что он чувствовал, очень походило на какую-то чудовищную ревность.