Наталия Осс - Антиглянец

– Ладно, иди к девочкам.

Киндер, ну что с нее взять?

У подъезда уже стояли два наших такси, денег на которые после оплаты счета очевидно не хватало. Звонить Волковой неудобно. Летели мы не вместе. Аня собиралась послезавтра вылететь в Швейцарию, на том же самолете, который должен вернуться за ней из Москвы.

Оставался только Мишка.

Я поднялась на пятый этаж. Постучалась. Через две минуты на пороге возник Полозов, завернутый в полотенце, сонный, помятый и растерянный.

– Ты чего?

– Я улетаю.

– Когда?

– Прямо сейчас. Слушай, у меня сто фунтов не хватает, одолжишь?

– А чего?

– Дети по телефону поговорили. Сможешь мне дать?

– Да. Заходи. Я сейчас безопасен.

Я переступила порог. Мишка покопался в кармане брюк, достал деньги.

– Возьми двести.

– Не надо. Хватит ста.

– Возьми, пригодится, – он протянул мне бумажки.

– Спасибо. Ладно, я поехала.

– Ален… Хорошо, что ты зашла. Я сильно вчера нажрался, да? Хулиганил?

– Ладно. Забыто.

– Ты прости за вчерашнее. Простишь?

– Уже простила.

Полозов нагнулся и поцеловал мне руку. Я смотрела на его макушку, начавшую уже редеть, на голые худые ноги, спину с красными вмятинками от скомканной одежды, на которой он спал, и чувствовала теплоту и жалость. Бедный Мишка, бедная я. Бедные все.

– Кстати, Абрамович летит на Луну. Ты в курсе?

– Ты говорил уже.

– Правда? Первый русский космический турист будет. За 150 миллионов фунтов, в переводе на английский. Ты, Борисова, хочешь на Луну?

– Не знаю. Не думала никогда.

– А я хочу. Я во Дворце пионеров в космическом кружке тренировался. На центрифуге крутился до тошноты. Я с детства космонавтом быть хотел.

Серебристый овал, похожий на елочную игрушку, был хорошо виден любому, кто стоял сейчас на берегу Темзы. Мы уже набрали высоту, можно, наконец, отстегнуть страховочные ремни и расслабиться. Над хромированным стальным столом висел закупоренный пластиковый контейнер с сидром, в котором плавали свежие фрукты. А почему не курага и чернослив, которые всегда так любил Александр Борисович?

Я посмотрела в иллюминатор – под нами проплывали коричневые сморщенные, хорошо пропеченные горы, тонкие, сверкающие на солнце ниточки рек, похожие на цепочки с алмазной гранью, неряшливо брошенные хозяйкой на траву. Или на то зеленое плюшевое платье, которое Настя забыла повесить в шкаф.

Я почувствовала, как меня вдавило в кресло и подбросило вверх – за стеклом уже ничего не было видно, только мутный лондонский туман, чай, разбавленный молоком, гордость британской империи.

– Как думаешь, если мы откроем шампанское, это будет кощунством?

– Почему кощунством?

– Потому что траур в стране, а мы развлекаемся.

– Разве можно пить с утра, если мы еще не завершили дневную программу? Кстати, а где Саша Канторович?

– Я его уволил. Мы теперь с ним будем бизнес делить.

– Как Прохоров с Потаниным?

– Да. И как Волкова с Затуловской.

Он шел ко мне и улыбался. Небритый. Глаза ледяные. Нес в руках стопку журналов, сверху лежал Gloss, с Ведерниковой на обложке. Кинул журналы мне под ноги, и они разлетелись веером по стеклянному полу, на котором был выбит логотип Moоnsoon.

Он открыл шампанское – из бутылки вырвался сноп пузырьков. Это было красиво, как салют. Сверкающие пузырьки разлетались по салону, оседали на креслах, липли к столу, взмывали к потолку. Мы ловили их ртом, втягивали в себя, посылали друг другу по воздуху, отбивали носами. Так играют дети надувными мыльными шарами.

– Скоро посадка. Поможешь мне надеть костюм?

Он сбросил с себя полотенце. Я ахнула. Он стоял передо мной в одной бабочке, широко расставив ноги. Колосс на стеклянном полу. Вниз я не смотрела – боялась, что покраснею, что не смогу удержаться.

– Ну, давай! Не стесняйся.

Я подошла ближе. Протянула ему майку с надписью «Че Бурашка by Denis Simachev». Коснулась ладонью его груди.

– Ты знаешь, что я с женой развожусь? – он прижал меня к себе. Я почувствовала животом через тонкую ткань «Че Бурашки by Denis Simachev», как горячо и сильно там, внизу, бьется его пульс.

– Ты рада?

Я кивнула.

– Если ты не разорен.

– Нам хватит, – он улыбнулся. Он так редко делал это, так стеснялся своей улыбки, что она, обиженная на то, что ее редко доставали из глубины души, делалась похожей на мольбу или на гримасу боли. Мне стало его жаль. Я обняла его, погладила по голове, коснулась макушки, уже начавшей оголяться.

– И что ей достанется?

– Только «Челси». Все остальное – у меня, – сказал Роман.