Джеймс Хайнс - Девяносто девять

– Послушай, я чувствую себя ответственным, пусть и в микроскопической мере, за все происшедшее, – сказал он, – хотя, возможно, и зря. А потому я постараюсь загладить свою вину.

– Ты и без того мне очень помог.

– Не спорю. Мой совет: уезжай из города. Съезди посмотри чертов Стоунхендж или прогуляйся по вересковым пустошам, в общем, займись чем-нибудь из того, что так вам, американцам, нравится. Откровенно говоря, нам ты больше особенно не нужен. Мы находимся на стадии компоновки программы, и меньше всего нам хотелось бы видеть слоняющегося по студии и цепляющегося за кабели ведущего, который готов вот-вот умереть от несчастной любви.

– Возможно, я и последую твоему совету, но не раньше следующей недели, – ответил Грегори, немного напуганный перспективой провести даже несколько дней наедине с самим собой.

Он принадлежал к той породе людей, которым всегда нужны зрители, даже если они к этим зрителям относятся с высокомерным презрением.

– Нет, нет, нет. Прямо сейчас! Допивай. – Мартин встал и снял пальто со спинки стула. – Мы немедленно поедем к тебе собираться, а завтра я отвезу тебя на вокзал.

Он зашел Грегори за спину и снял с его стула кожаную куртку, так что Грегори пришлось встать и просунуть руки в рукава, которые ему услужливо подставил Мартин.

– В бюджете есть одна хитрая графа, – добавил Мартин, ласково шепча Грегори на ухо, – мы называем ее «научно-исследовательская работа».

При этих словах Грегори резко повернулся лицом к продюсеру. Ничто не способно так привлечь внимание ученого, как перспектива оплачиваемой поездки.

– А мне казалось, ты говорил, будто мы все спустили до нитки, – заметил он, сам уже размышляя над блестящей возможностью поездить по миру за счет Би-би-си.

– Дорогой мой, – произнес Мартин, взяв его за руку, как только они вышли на свежий воздух, – в бюджетах всегда находятся хитрые разделы и графы. Особенно когда речь идет о том, чтобы немножко побаловать нашу звезду.

Грегори улыбнулся, но промолчал, позволив Мартину некоторое время удерживать его руку, обтянутую скрипучей кожей куртки.

– Ну, тебе все еще не стыдно, – спросил Мартин, – за свое отвратительное поведение по отношению ко мне?

Ранним утром следующего дня Грегори оказался на обширном, светлом и промозглом вокзале Виктория. Его отъезд ничем не отличался от всех других отъездов. Точно так же, как и раньше, еще в период съемок – в Средней Азии, в Африке, в Юго-Восточной Азии, – когда Мартин нес шикарную потертую кожаную сумку Грегори, протягивал ему билет, отправляя первым классом к очередному месту съемок, а съемочная группа следовала за ним гораздо более дешевым чартерным рейсом.

На сей раз, правда, он ехал всего лишь до Солсбери и в полном одиночестве. Мартин отправлял его в Уилтшир с тем, чтобы Грегори побродил среди мегалитов и неолитических курганов, но главное состояло все-таки в том, что поездка была бесплатная. Последними словами Мартина при расставании были: «Поблагодаришь меня потом!»

Сидя в вагоне первого класса с пластиковой чашкой ужасного кофе, который в Британии подают в поездах, и глядя в окно вагона на собственное отражение в стекле, Грегори вдруг понял – и мысль эта не доставила ему ни малейшего удовольствия, – что в его нынешнем положении, когда особенно некуда ехать и нечего делать по прибытии, все мысли то и дело неизбежно будут возвращаться к самым болезненным и неприятным воспоминаниям недавнего прошлого.

Работа над программой начиналась весьма многообещающе. Проект Мартина состоял не в том, чтобы продемонстрировать на телеэкране руины ради красот самих руин, а в том, чтобы доказать: древние развалины имеют некое значение и для современной цивилизации. Именно потому Мартину оказался нужен антрополог, а не какой-нибудь профессиональный археолог, чье видение мира, вне всякого сомнения, затуманено и искажено годами, проведенными среди вековой пыли и грязи с лопатой и метелкой в руках. Грегори идеально подходил для работы, которую ему собирался предложить Мартин, так как принадлежал к поколению антропологов, отказавшемуся от полевых исследований как от наследия колониализма, грубого материализма и расизма и как от еще одного инструмента культурного империализма. Больше не было нужды студенту-выпускнику и даже аспиранту в течение трех тяжелых лет худеть и рисковать здоровьем в какой-нибудь грязной малярийной деревушке. Вместо этого они могли спокойно работать над дипломом или даже диссертацией, не покидая пределов Северной Америки или Западной Европы.