Антон Уткин - Тридевять земель

– И верно это вы, сударыня, не понимаете, – сказала она с плохо скрываемым раздражением. – На что ж нам этакая воля, как вы расписываете? Мужики-то наши совсем не так понимают.

– А как же? Растолкуй ты.

– А так-то-с, что дадут нам полную волю: ну, там, сказать, по нужде, какой деревне на две недели, какой на месяц вволю разобраться в соседних усадьбах и поделить между собою всё, что там есть. Коли волю дадут, так крестьяне всё сделают это миром, чинно… потому – куда торопиться? Вот тогда-то при земле, да при такой воле мужик совсем и поправится.

– Да Господь с тобой! За что же помещиков так обижать? Ведь это вам дать волю разграбить их?

– К чему грабить? Им царь заплатит. А помещиков больше не будет. Потому ясно сказано: вся земля наша и вся воля тоже наша. Газеты, сударыня, врать не будут! Кто ж бы им позволил такие вещи печатать, коли того сделать нельзя? Нет, уж это верно… Двенадцать чиновников поехало к нам, прям вот в наш уезд, шесть будут землю нарезать, а остальные шесть – скот с соседних усадеб делить.

Павлуша пробыл четыре дня. Дольше задерживаться он не мог: 12 декабря истекал предоставленный ему срок на возвращение из плена и надо было спешить в Петербург для явки в следственную комиссию при Главном Морском штабе по делу об обстоятельствах Цусимского боя.

Несколько раз за это время Александра Николаевна хотела спросить, когда Павлуша намерен съездить к Фитенгофу, и слова об этом уже почти срывались у ней с языка, но каким-то чутьём она удерживалась. Павлуша как будто читал мысли матери.

– Я не поеду, – повернув к ней лицо, твёрдо сказал он, и в глазах его словно пробежался холодок. – Хвастаться нечем, – уже мягче добавил он, взял руку Александры Николаевны в свои и поцеловал её. Она же, быть может только в эту секунду постигнув то несчастье, которое случилось с ним, как в детстве обхватила его голову обеими руками, гладила его светлые волосы, роняла на них слёзы, и он не отнимал её рук.

То немногое время, что было ему отведено служебным распорядком, он бродил по старому саду, воспоминания детства приветствовали его на каждом шагу; он внимательно разглядывал какое-нибудь дерево, которое помнил уже столько лет, иногда осторожно дотрагивался до прохладной коры, поднимал лицо к кроне, или выходил прочь из усадьбы и смотрел, как очередная зима набирается сил, и всё произошедшее с ним в последние полтора года казалось не бывшим вовсе. За обедом он был невозмутим, даже позволил себе две или три шутки, много говорили о Сергее Леонидовиче и о тех успехах, которые он делает на своем поприще. Александра Николаевна даже принесла забытые им летом несколько исписанных листов. Павлуша принял их снисходительно, но когда глаза его побежали по строкам, выражение его лица изменилось.

"В настоящее время почти все юридические писатели сходятся во мнении, что закономерное развитие правообразования – факт несомненный. Однако, принимая общее предположение о закономерности всего исторического развития права, стоит задача исследовать особенности каждого отдельного акта этого процесса, и именно здесь для историка права даётся целая программа науки. Савиньи говорит, что юридическое правило возникает из общего правосознания или из непосредственного убеждения в его истине и в присущей ему помимо внешней санкции обязательной силе, и можно поэтому с уверенностью сказать, что каждый закон имеет в себе элементы прошлого. С другой стороны, едва ли существовало такое первобытное состояние человеческой мысли, которое не имело бы отношения к нашим идеям или связь которого с нашей собственной жизнью была бы окончательно порвана. Если бы мы задались целью проследить этот элемент до его первоначального источника, это привело бы нас к первобытной стадии человеческой эволюции, но именно это и является нашей целью. "Не зная в точности первоначальной истории права, мы не имеем никакого основания предполагать, что не было времени, когда не существовало даже наиболее общих, известных нам свойств правовых институтов и, следовательно, человечеству были неизвестны принципы, почитаемые ныне за вечные", – замечает Тэйлор, и надо признать, что от науки до настоящего времени ускользал процесс образования народного убеждения в каждом отдельном случае от начала до того момента, когда убеждение принимает наконец вид юридической нормы. А потому историку права предстоит выполнить работу, подобную той, которая была проделана Огюстом Контом и Спенсером в биологии… Проследить типы развития, по которым можно судить о приёмах человеческой мысли на данном пути, подметить, уловить, по-возможности, закономерности развития человеческой мысли вообще. К счастью, прошлое никогда не умирает совершенно для человека. Человек может легко забыть его, но он всегда носит его в себе самом. Каков бы он ни был в данную эпоху, он есть продукт и произведение всех предшествующих эпох, и если углубиться в его душу, можно отыскать следы этих эпох, которые каждая непременно оставила в нём. Конечно, было бы желательно расположить материал по такому внутреннему признаку, расставляя вехи по пути роста мыслей и духа человеческого, но при современном подборе материала и состояния его разработки я не признаю себя в силах выполнить эту черезчур сложную задачу и указываю на неё, как на одно из pia desideria для будущих исследователей вопроса… Конечно, мы должны отказаться от мысли изложить историю человечества в виде непрерывной цепи развития, идущего со времен каменного века вплоть до настоящего времени. Развитие человеческих обществ не было непрерывно. Оно несколько раз начиналось сызнова, каждый раз исходя из первобытного рода и затем сельской общины…"