Антон Уткин - Тридевять земель

Слушая отца, Вячеслав смотрел на фотографический портрет матери, висевший на стене над низким чешским сервантом, и у него вдруг закружилась голова. Взгляд матери, смотрящей немного не в объектив, и оттого безмерно отрешённый, матовая фактура, обветренная цензом времени, создавали пространство, которое плавно, но властно завлекало его в какое-то иное измерение, где нет ни печали, ни воздыхания, ни нужды, ни надежды, где всё сон, и любой из них – истина, где всё возможно, но где из этого возможного ни в чём нет необходимости…

– Кажется, я начинаю понимать, в чём дело, – вмешался он в беседу отца со своим другом. – Мы обречены. Да, именно так: обречены. И знаешь, почему? – обратился он к Владлену. – Потому что между нами и насельниками Кремля разница такая же, как между кафе "Пушкин" и рестораном "Дантес".

Владлен недовольно сопел.

Так бездарно закончились события, которые пресса уже успела окрестить «Русской зимой», возлагая на неё чрезвычайные политические надежды.

Но наступила русская весна. Она наступила внезапно, как бывает почти всегда в високосные годы. Зима обрушилась, словно её подрубили.

Узбекские рабочие красили бордюры в национальные цвета Бразилии. Звенели болгарки, стрекотали газонокосилки, ревели экскаваторы, стонали грейдеры; армянские бригады сдирали абсолютно новый асфальт, чтобы через полгода повторить эту операцию, но, конечно, только в тех местах, где на смену ему не пришла ещё парковая плитка. В общем, работы хватало всем. Казалось, что город не живёт, а только готовится жить, и сама эта подготовка давно уже и была подлинной жизнью этого города. Люди, набравшие кредитов, должны демонстрировать бодрость и ею поддерживать к себе доверие, а рабочих, которые всё текли мутным потоком из бывших братских республик, требовалось занимать. Толпы их под предводительством громогласных восточнославянских тёток исполинских габаритов то резали никому не мешавшие сучья, то рыли какие-то никому ненужные канавы, то заваливали их глиной, то срезали дёрн, то рассыпали по газонам чернозём, то косили траву, то опять убирали рассыпанный чернозём и заменяли его ещё более чёрным, и конца этому не предвиделось.

В отцовской квартире в одной из секций книжного шкафа по какой-то случайности треснуло стекло, и Вячеслав по направлению коммунального диспетчера отправился в подвал соседнего дома – белой двенадцатиэтажной башни постройки начала семидесятых годов. Пока узбек по имени Фахруддин резал стекло, Вячеслав успел рассмотреть помещение, которое служило одновременно и цехом, и складом, и жилищем работникам. У некрашеной бетонной стены притулились убогие нары, с лежанками, покрытыми нечистым тряпьем, – такими, которых, наверное, уже было не сыскать даже в самой отсталой колонии федеральной службы исполнения наказаний.

Вячеслав вставлял стекло под передачу на радио "Эхо Москвы", где гости программы обсуждали новые квоты для трудовых мигрантов, взывали к толерантности, призывали к терпимости, толковали о плодотворном разнообразии культур, и в итоге договорились до того, что мы, сибаритствующие москвичи, в долгу перед людьми, которые преодолели тысячи километров, чтобы убрать наши дворы и наши нечистоты, и долг этот, по их словам, ещё предстояло отдать. После увиденного в подвале Вячеслава раздраженно подумал, почему журналисты и общественные деятели, отстаивающие право этих людей быть в Москве, обделяют своим просвещённым вниманием скотские условия их проживания.

Ирина Александровна деятельно собиралась в Черногорию и уже несколько раз пеняла сыну, что земля в Ягодном всё ещё не оформлена и вот-вот может сделаться добычей нечистых на руку людей – видимо, любителей сельского хозяйства. Но Михаил уже и без её напоминаний чувствовал, что дело оформления земли – это дело стало уже исключительно его делом и в понуканиях не нуждался.

Власть оправилась, как боксер после серии пропущенных ударов, и перешла в наступление. Прогнозы Вячеслава стали сбываться. 6 мая "Марш Миллионов" перерос в кровавые столкновения с полицией. Серенький волчок всё-таки показал свои зубы. Трём десяткам человек предъявили обвинения в организации массовых беспорядков. То, что происходит почти на каждом футбольном матче и, как правило, остаётся без последствий, в политическом контексте окрасилось совершенно в иные тона.

Следующим утром властитель России ехал в Кремль в очередной раз принимать должность. Когда-то Наполеон, его солдаты и офицеры испытали мистический ужас, вступив в совершенно пустую Москву. Чужеземец и враг, он хотел видеть народ, симпатии которого намеревался снискать. Но сейчас так и было задумано: безлюдье входило в план. В народе нужды не было.