Антон Уткин - Тридевять земель

Дед её был крупным организатором советского кинопроизводства, водил дружбу со многими знаменитостями начиная с Пырьева и заканчивая Роммом, войну он провёл, как тогда говорили, на "ташкентском фронте". Его дочь – мать Наташи – стала известным искусствоведом и посвятила жизнь изучению стиля ар-деко.

Разговаривать с тёщей Вячеславу было интересно, но чаще всего тяжело. Она была артистически капризна и склонна к самодурству. У неё имелось немало претензий к прошлой власти, хотя она получала от неё много такого, что её западные коллеги, знакомством с которыми она поигрывала небрежно, как благочестивый азиат чётками, были вынуждены добиваться упорным трудом. Речь её напоминала звон монеты благородного металла, как если бы некий боярин перебирал рукою в своих сундуках, с насаждением прислушиваясь к её полновесному шелесту. Таким-то образом Инна Борисовна давала понять, что всё, кроме её служения святому искусству, суета и тлен, и что она вместе с ещё несколькими избранными и составляют смысл существования человеческих сообществ, – а все остальное – то ли досадное недоразумение, то ли непростительный недосмотр высших сил. К месту и не к месту она цитировала Лермонтова: «Творец из лучшего эфира соткал святые души их, они не созданы для мира, и мир был создан не для них". Надо полагать, после таких заявлений небеса охватывала скорбная сумятица, и Творец порывался исправить допущенные несовершенства, но в досаде отступал, сознавая, что не властен уже над своим творением, и, чтобы хоть как-то ублаготворить требовательную дщерь свою, тароватой дланью отмерял ей земные утешения.

Весь нехитрый псевдо-аристократический набор убийственных клейм всегда был у неё в рукаве, как у шулера краплёные карты, и она извлекала, смотря по ситуации, то "кухаркиных детей", то "образованцев", то даже каких-то "засранцев", полагая, что самим своим существованием имеет право на вульгарную дерзость.

Супруг её Иосиф Владимирович работал в крупном строительном тресте, и по роду своих занятий не мог даже думать поставить себя на одну доску с собственной женой. Её высокомерие он принимал с обожанием, отличался крайним немногословием, и вообще, было похоже, что он полагал себя на вершине счастья, ибо был уверен, что судьба поместила его – неизвестно за какие заслуги – в самую сердцевину бытия.

Никогда открыто она не возражала против выбора дочери, но не упускала случая напомнить зятю, что Наташа с полным правом могла рассчитывать на более достойную партию. Впрочем, делалось это так, что придраться было не к чему. На недолгое время ей и впрямь удалось заставить Вячеслава испытывать некую смутную вину за своё скромное происхождение, за никчемность своих дел. "Ты думаешь, это легко, – говорила Вячеславу Инна Борисовна, – с Тверской да на окраину Ташкента… Но зато какое было общество!" – оживлялась она, перебирая свои детские воспоминания. – "Я сидела на коленях у самого…". И тут обычно следовала фамилия столь громкая, что Вячеслав только уважительно склонял голову и как бы утопал в собственном ничтожестве.

Но второго Йоси вылепить из него ей не удалось. Скоро он оправился и от простой обороны перешел к активной. Он научился внимать тёще с почтительным благодушием.

К этому времени Россия уже освободилась от бремени окраин и сомнительной идеологии, что идеологами новыми довольно двусмысленно было названо независимостью, и влекла свой путь к неведомым политическим горизонтам. "Тоже, конечно, хам, но хотя бы похож на мужчину", – говаривала Инна Борисовна, имея в виду первого президента независимой федерации. – "Ну, Леонид Ильич в молодые годы тоже был хоть куда", – позволял себе Вячеслав лёгкое подтрунивание. "Ах, оставь", – отвечала Инна Борисовна, и тогда неприятно поражало не шедшее к её возрасту кокетство.

Когда уставший президент явил наследника, брови её, словно запечатлённые резцом истинного ваятеля, в удивлении поползли вверх, не сминая, впрочем, высокого чистого лба, и она даже расхохоталась. Но с течением времени невзрачный, но загадочный человек вызывал в ней всё больше симпатии, а потом и вовсе покорил её. Однажды во время семейного обеда, которыми Вячеслав частенько манкировал, Инна Борисовна выразила восторг по поводу нашумевшей Мюнхенской речи, и когда Вячеслав позволил себе нелицеприятное для преемника замечание, она резко прервала его, заявив: "Вам бы опять все разрушить". Йося помалкивал, Наташа хмурилась и вздыхала. Тема разговора её занимала мало, а вот нестроение собственной семьи больно её ранило и готово было обернуться неврозом. С одной стороны, приятно было видеть успехи мужа и пользоваться их плодами, с другой, она и сама имела прочные возможности для добывания средств. Она прекрасно видела, что необходимость этих посещений, неотменяемость семейных обедов, которые в её семье почитались самой сущностью жизни, тяготила Вячеслава, и он не всегда имел такт скрыть это.