Антон Уткин - Тридевять земель

В усадебный дом Михаил входил теперь с каким-то новым чувством. Совершенно невероятной казалась мысль, что он действительно имеет ко всему этому самое прямое отношение.

Чуть съехав с дороги, напротив дома стоял огромный серый джип – «тойота-лэндкруизер», а рядом с ним, не спуская глаз с дома, курил высокий поджарый человек с большими залысинами над узким волевым лицом. На вид было ему ближе к сорока пяти, и чем-то ладным радовала глаз его фигура. Увидев Михаила, он сделал несколько шагов по направлению к нему и спокойно спросил:

– Что вы здесь делаете?

Михаил растерялся. "Это вы что здесь делаете?", – чуть было не ответил он. Память его, как память большинства профессиональных фотографов, обладала одним удивительным свойством: если хоть раз человек попадал в объектив его камеры, внешность его отпечатывались в ней навечно – как знаки на скрижалях. Встретив такого человека, сам фотограф, бывало, не мог вспомнить конкретных обстоятельств, при которых состоялась съёмка, но непреложно знал, что он его уже видел. Вместо ответа Михаил изучал знакомые черты и только гадал, где и когда могли они сталкиваться с владельцем внедорожника, но незнакомец неожиданно опередил его.

– А ведь мы, кажется, уже встречались, – сказал он уверенно. – На свадьбе у Риты Ашихминой в мае одиннадцатого. Помню, вы там снимали.

– Точно, – согласился Михаил и посмотрел на собеседника с удивлённым восхищением, словно бы он один обладал монополией на память.

Но высокий человек, который действительно оказался старым знакомым, точнее, старым незнакомым, довольно равнодушно пожал плечами: свойство, которое он только что выказал и которое, как он заметил, произвело столь сильное впечатление на Михаила, не входило в число его профессиональных достоинств.

– Так вы и есть Гольянов? – догадался Михаил.

– Я и есть, – подтвердил Гольянов. – А вы откуда обо мне наслышаны?

Всё в его речах и манерах выдавало человека городского и образованного; вместе с тем лицо его было тронуто жёсткими складками, в которых угадывалась и горечь, и какое-то особое знание жизни, недоступное большинству.

– У меня тут дом. По соседству, – сказал Михаил. – А в деревне всё про всех знают. Я вон утром у соседки воды набрал, а на том конце уже известно, что недолил.

Возникла пауза, во время которой два человека молча и довольно беззастенчиво разглядывали друг друга, уже осознавая, что они друг другу не то чтобы симпатичны, а, скорее, говорят на одном языке, понятном обоим с полуслова.

В этот день Гольянов в Москву возвращаться не собирался, и здесь неожиданно выяснилось, что на своих двух тысячах гектаров у него не имелось никакого пристанища. Колхозные постройки, которыми он владел, никак не были приспособлены для жилья.

– Да, – засмеялся Гольянов, – правда. Я здесь хозяин двух тысяч гектар, а переночевать негде. Усадьба развалена, ещё есть здание одно, да там таджики живут уже месяц, которые на пилораме работают. Глава района попросил, знаете.

Михаил покивал, и на лице его изобразилось искреннее изумление такими странными обстоятельствами.

– Куда же вы? – спросил он.

– Да в Сараи поеду, в гостиницу, – ответил Вячеслав.

– А там разве есть гостиница? – удивился Михаил.

– Есть, – усмехнулся Вячеслав. – Барак для командировочных.

Михаил растерянно примолк.

– Ну, в таком случае приглашаю вас к себе. Во-он мой дом-то, недалеко, где тополь большой. Видите? Милости просим. Удобства во дворе, зато… – Михаил замялся, усмехнулся и не закончил фразы.

– Зато что? – улыбнулся Гольянов. Было видно, что предложение ему по душе.

– Зато пива моршанского купил сегодня ящик, – серьёзно сказал Михаил, убрав усмешку. – У нас же тут автолавки ездят.

– Автолавки – это аргумент, – так же серьёзно согласился Гольянов.

Оставалась одна ночь до полнолуния, и луна бледной бляхой, как старинная неровно обрезанная монета, уже стояла высоко над горизонтом.

– Дед мой двоюродный после войны строил, – рассказывал Гольянову Михаил, показывая дом.

Они пили пиво и закусывали огурцами, которых принесла Тоня Чибисова, макая их в деревянную плошку с крупчатой, вкусной, совсем несолёной солью.

Несколько раз во время разговора Михаила подмывало рассказать Гольянову то, что он услышал от Тониного отца, но каждый раз его удерживало стеснение и боязнь того, что Гольянов сочтёт всё это пьяными небылицами. Они болтали о всякой всячине, Вячеслав рассказывал о Майорке, в которую была влюблена его бывшая жена и которую, поэтому, он знал неплохо, Михаил рассказал о Черногории.