Антон Уткин - Тридевять земель

Едва поддавалось пониманию, откуда Ольга Панкратовна находила в себе силы совершать несколько раз в год подобные путешествия, не считая собственно крестьянского труда, но в конце концов, было решено, что именно подобный образ жизни и даёт эти самые силы, все на этом успокоились и взирали на усилия бабушки как на забаву престарелого дитя.

Правду сказать, никто из её родных кроме неё самой и не нуждался в плодах, даруемых землёй бывшей Соловьёвки, и сама она нуждалась в них не непосредственно. Семья в 90-е устроилась более или менее сносно, если не сказать, что зажила даже лучше прежнего. Советская пенсия Ольги Панкратовны упала со ста тридцати семи рублей до полутора тысяч новыми, и это, бесспорно, была унизительная малость, но внуки могли легко обеспечивать ей прекрасное содержание. Однако она, помнившая голод двадцатых, не доверяла ни удачному замужеству внучки, ни высоким заработкам внука, и упрямо возделывала свой сад. Она словно бы вернулась в ту настоящую, не иллюзорную жизнь, из которой вынесли её на время социальные перемены и которой ещё не успели вкусить её близкие. Сделано это было простым инстинктом много повидавшего человека, и в этом её упрямстве содержалось не слишком приятное предзнаменование относительно бытия вообще, которого Михаил тогда не распознал.

В 1999 году остановку пензенского поезда на Муравлянском разъезде отменили, и путь Ольги Панкратовны к своим пенатам необычайно усложнился. Можно было ехать всё тем же поездом, сходя на станции Вёрда, которая предшествовала Муравлянскому разъезду, а там ждать утра и ехать в Ягодное на автобусе, но на станции Вёрда зал ожидания тогда почему-то закрывался на ночь, да и автобусы ходили нерегулярно. Поэтому Ольга Панкратовна сначала добиралась до Рязани, там переходила на вторую станцию, откуда ходила мичуринская электричка с остановкой в Ряжске, и после пяти часов ожидания, когда уже занималось утро следующего дня, рабочий поезд, курсировавший между Ряжском и Моршанском, состоявший из трёх плацкартных вагонов, доставлял-таки её на Муравлянский разъезд.

Ирина Александровна, конечно, от всего этого приходила в ужас, но Ягодное кончилось в 2001 году, когда Ольга Панкратовна умерла.

Со смертью бабушки перестал ездить в Ягодное и Михаил, а Таня и вовсе не бывала там с девятого класса. Когда она вышла замуж, родила сына Мишу и Мише исполнилось два года, тема Ягодного зазвучала было вновь, но скоро сошла на нет. В семье велись разговоры насчёт того, что неплохо было бы для ребёнка проводить лето в деревне, однако Ирина Александровна чувствовала себя совершенно неспособной к деревенской жизни, более того, сельские прелести никогда не имели над ней никакой власти, и дочь здесь ей уверенно наследовала. Первое время выручала подмосковная дача Таниного мужа, а спустя несколько лет супруги приобрели тот самый дом в Бока Которском заливе, о котором уже упоминалось. Таня была беременна вторым ребёнком, и было признано, что лучшего места для детей не сыскать. В жизни семьи наступила новая эпоха.

И вот именно тогда, когда Михаил твёрдо решил в конце концов как следует отдохнуть на море, погостить у сестры, а главное, нашёл для этого время, в его планы вмешались обстоятельства, которые с натяжкой можно было принять за иррациональные. Совершенно в одночасье в Ирине Александровне всколыхнулись чувства рода, чувство долга по отношению к земле предков, и это было тем удивительнее, что последний раз сама она ступала на эту землю чуть ли не в 1992 году, когда в первый раз власти выдавали свидетельства на бессрочное пользование землёй. Времена тогда были хоть и непонятные, страшные, голодные, но вольные, и бумажка, выписанная председателем сельсовета, обладала всей юридической мощью. По предложению Ольги Панкратовны старое свидетельство выдали именно на дочь, и это, если принять во внимание преклонный возраст Ольги Панкратовны, было вполне прозорливо.

Но вот понемногу государство стало приводить себя в порядок – и опять именно так, как оно привыкло за всю свою историю. Воли стало меньше, но и покоя не прибавилось. Явились новые правила, явили себя приметы былого: у железнодорожников, работников юстиции и даже у лесников вновь появились мундиры, и теперь государство не признавало больше осьмушку бумаги, подписанную председателем сельского совета – ему требовался документ на розовой гербовой бумаге, и за небольшую пошлину оно готово было его выдать.