Коллектив авторов - Мы вызрели на солнце детства

Стих короток, да велика наука:
Не отдавай свой дар в чужие руки!

Свинья на выставку алмазов
Попала со второго раза.
Когда охранники из зала
Закрыли ей парадный вход,
Она печалиться не стала
И влезла через черный вход.
Пока народ гулял по залу,
Она свои пути искала.
Тут экскурсантка проявила прыть:
Коль есть алмазы – надо рыть.
И показала норов свой.
Поэтому, изрывши все подвалы,
Она в грязи явилась среди залы,
Как говорят, свинья свиньей!
Охрана в гневе, публика дивится,
А хрюка возмущается и злится:
«Я битый час, не покладая рыла,
На вашей выставке подвалы рыла,
Но не нашла от кладов и следа,
Жаль только, зря пришла сюда.
Я весь паркет дубовый вскрыла,
Пока вы прохлаждались, господа,
А благодарности от вас не заслужила —
Вот беда!»

Нахальные особы просто так
Везде пройдут и сунут свой пятак,
Но мало этого! Они же без стесненья
К своей персоне требуют почтенья!

Однажды привезли в лесную школу
В блестящих банках, словно напоказ,
Заморскую загадочную Колу
И в деревянных бочках русский Квас.
Толпой ребята ринулись к буфету,
Не остановишь дикого зверя!
Казались банки им большим секретом,
Обычно звери пили из ручья.
Целебный квас в рекламе не нуждался,
Он был уверен в имени своем,
Поэтому молчал и улыбался,
А Кола заливалась соловьем.
«Купите колу! Лучше нет напитка!
Волшебный аромат, янтарный цвет,
За каждую вторую банку – скидка,
Особый вкус, божественный букет!
Попробуйте глоток…» – шипела Кола,
Заманчиво пуская пузырьки.
Ее сметали звери после школы
За пазуху, в пакеты, в рюкзаки,
Тащили в дупла, в старые берлоги,
Толкали в норы, прятали в кусты
И пили так, что заплетались ноги,
А ночью всем скрутило животы.
Реклама часто метит в дурака,
И тот ведется на нее пока,
Скупая заграничную заразу…

А лес тогда поправился не сразу!
Лечились звери чистым русским квасом
И ключевой водой из родника

Осел увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай – ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
Хотел бы очень я
Сам посудить, твое услышав пенье,
Велико ль подлинно твое уменье?»
Тут Соловей являть свое искусство стал:
Защелкал, засвистал.
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало все тогда Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада
Чуть – чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец.
Осел, уставясь в землю лбом,
«Изрядно, – говорит, – сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом;
Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился»,
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул – и полетел за тридевять полей
Избави бог и нас от этаких судей.